[Ramjes]

РУССКАЯ СИМВОЛИКА
А. С. УВАРОВ

Граф Алексей Сергеевич Уваров (1825—1884), известный археолог, собиратель древностей, основатель Московского археологического общества (МАО) и Исторического музея, большую часть жизни посвятил изучению христианской изобразительной символики. Работа над задуманной в 50-е годы XIX в. книгой «Христианская символика» продолжалась до последних дней, но, к сожалению, не была завершена.

Прижизненные публикации материалов по символике осуществлялись, в основном, в изданиях МАО — «Древностях», «Археологическом Вестнике» . Отрывки из «Символики» появились в 60-е годы . Наряду с фрагментами этого труда среди статей и заметок Уварова встречаются исследования отдельных иконографических сюжетов и образов, в которых автор раскрывает установленные им правила символики . Так как символическая сторона произведения представляла для Уварова наибольший интерес, трудно провести четкую грань между материалами, непосредственно относящимися к «Христианской символике», и многочисленными научными работами графа.

После смерти мужа Прасковья Сергеевна Уварова опубликовала «Византийский альбом», «Каталог собрания древностей графа А. С. Уварова» (в частности, раздел «Иконы на досках», написанный самим Уваровым, и иллюстрации к нему), а также, составившие «Сборник мелких трудов», статьи, заметки, описания материалов, собранных во время поездок по странам и занятий в библиотеках .

Традиция изучения христианской символики в России восходит к началу XIX в., к первым исследованиям в области «церковной археологии», посвященным в основном объяснению символики храма и богослужения . В середине и во второй половине XIX в. были опубликованы научные труды по византийскому и древнерусскому искусству и литературе, в которых затрагивались отдельные вопросы, связанные с символикой. О некоторых символических сюжетах и образах русского фольклора писал Ф. И. Буслаев , Н. П. Кондаков анализировал символические значения изображений животных и упоминал о других видах символики, например, об исторических аллегориях . Однако в большинстве своем эти подходы к символике имели односторонний характер. Ясных и определенных правил, которым подчинялась эта наука, известно не было; не было и научного метода, пригодного для исследования символических изображений.

<table width="10" border="0" cellpadding="10" cellspacing="0"><tbody><tr><td></td></tr></tbody></table> Граф Алексей Сергеевич Уваров

В отличие от своих коллег Уваров попытался на основании письменных источников и археологических данных выявить и объяснить общие закономерности символики христианского искусства и дать ее систематическое изложение. По крупицам собирая сведения о символике, он с особым вниманием относился к каждому новому изображению, а покупая для коллекции домашнего музея в Поречье иконы и рукописи, отдавал предпочтение памятникам символического характера. Несмотря на разнообразие форм и национальные особенности, символика в понимании Уварова представляла целостную систему традиционных образов и выразительных средств, аналогичную палитре красок в руках художника и вмещавшую в себя все многообразие представлений о видимом и невидимом мирах. Огромная эрудиция автора, систематический характер исследования, обещавшего вырасти в фундаментальную энциклопедию христианской символики, обилие и разнообразие источников готовили ему исключительное место в русской науке.

В последние годы жизни Уваров продолжал работать над «Христианской символикой» и готовил ее к печати. Научная ценность труда была столь очевидной, что многие ученые и после смерти автора интересовались этим сочинением и ждали его издания.

В 1904 г. графиня Уварова предложила Д. В. Айналову и Е. К. Редину опубликовать эти материалы, и в 1908 г. вышел первый том «Христианской символики», посвященный надписям и изображениям раннехристианского периода . В предисловии редакторов говорилось, что «количество надписей, текстов и различных памятников, использованных автором в первой части, никогда в таком виде и объеме не появлялось на русском языке, причем вся сложная ученая западная литература, современная Графу и более ранняя, привлечена для объяснения затронутого материала» . Придерживаясь установленного в европейской науке «принципа тайны» (disciplinae arcani), состоящего «в том, что в каждом отдельном изображении и знаке... усматривается скрытое изображение догмата», Уваров в то же время привносит в исследование раннехристианской символики «историческое воззрение», обращенное к античным и восточным истокам символизма. Стремясь с наибольшей полнотой представить известные в то время письменные и художественные отечественные памятники символического характера и проследить влияние византийских и западных традиций на Руси, во второй, до сих пор неизданной части «Русской символики» Уваров применяет сравнительно-исторический метод.

Из предисловия редакторов к первому тому «Христианской символики» можно восстановить структуру второй части — «Русской символики»: общее теоретическое «Введение в Русскую символику» включает «ряд штудий культурно-исторического характера и в основе своей покоится на изучении фантастических представлений о животных, птицах, рыбах, змеях, драгоценных камнях, деревьях по литературным источникам и памятникам искусства» .

Центральную часть занимает «Символический словарь», состоящий из «отдельных, вполне законченных, иногда с пропусками для дополнений, монографий по средневековой и русской народной и книжной, естественной и натуральной истории...» . В третьей части объединены тексты и рисунки различных бестиариев и физиологов, документально подтверждающие теоретические положения автора, примеры и выводы. Редакторы предполагали поместить их в качестве «Приложений» ко второму тому. Для иллюстрирования всей книги Уваровым были изготовлены деревянные клише, а оттиски с них наклеены в соответствующих местах рукописи.

К сожалению, обстоятельства помешали изданию «Русской символики», почти полностью подготовленной к печати. В 1912 г. Я. И. Смирнов продолжил дело, начатое Айналовым, Рединым и Жебелевым . В отличие от своих предшественников, стремившихся оставить в неприкосновенности стиль языка, строй мыслей автора, дополнивших рукопись лишь самыми необходимыми цитатами, новый редактор предложил составить примечания, которые приблизили бы труд к последним научным открытиям . Подготовка текстов затянулась, а события 1917 г. окончательно прервали издание книги.

Публикуемый отрывок — это полный текст четырех глав «Введения в Русскую символику». Рукопись «Введения» была возвращена графине Уваровой после набора в типографии. Она состоит из нескольких тонких тетрадей: слева расположен текст, а справа — большие поля, почти в половину ширины страницы. Рукопись содержит небольшое число авторских исправлений, дополнений и перестановок различных фрагментов текста. Из карандашных помет можно определить, в чем заключалось «двойное» редактирование: проверялись даты и библиографические источники, расширялся список литературы в примечаниях, уточнялись заглавия. Были исправлены стилистические неточности, обозначены абзацы и сделаны указания для типографии, каким шрифтом набирать тот или иной фрагмент. Кое-где вставлены цитаты, отсутствующие в рукописи. Так, например, одна из статей «Физиолога» — «О харадрии» была взята из издания А. Карнеева . Наиболее существенные добавления редакторов специально оговаривались или помещались в примечаниях.

Материалы второго тома частично сохранились в архивном фонде Уварова в ОПИ ГИМ (Ф. 17. Оп. 1. Ед. хр. 244, 245, 287) и в личном фонде Смирнова в ИИМК РАН (Ф. 11. Ед. хр. 87—93).

В фонде Смирнова хранятся исправленные корректуры «Введения», которые легли в основу данной публикации. При публикации учтены все стилистические и грамматические исправления редакторов, наиболее значительные их дополнения приведены в квадратных скобках. Текст воспроизводится в соответствии с правилами современного правописания с сохранением особенностей стиля автора.

Перевод с греческого и латинского выполнен А. И. Солоповым и приведен непосредственно в тексте в угловатых скобках. Авторские и редакторские примечания вынесены в конец текста.

В процессе подготовки публикации в фондах Уварова (Ед. Хр. 245) и Смирнова (Ед. Хр. 89, 90, 92, 93) выявлены иллюстрации, относящиеся к тексту «Введения». Ссылки на некоторые из них были сделаны в тексте, вероятно, Смирновым. В данной публикации иллюстрации пронумерованы нами и выделены курсивом.

РУССКАЯ СИМВОЛИКА

(ВМЕСТО ВВЕДЕНИЯ)

Je ne donne pas cet avis comme bon, mais comme mien. Montaigne

Важность символики для Русской археологии. Происхождение из Византии и Скандинавии.

I. Состояние Греции; состояние символики.
II. Состояние Скандинавии; состояние символики.
III. Русские источники символики; письменные, вещественные. Словарь символический.

I
Сближение с Грецией, тесное сношение, вера и иерархия. Процветание Греции; что мы в ней находим: любовь к диспутам, уважение к древней учености, символика — уже наука и составилась: как? что получила от языческого мира? что получила от Отцов Церкви? Расцвет в Физиологе, переводы на простонародный язык. Греческие книги, переведенные по-русски: Изяславов Сборник и проч.

II
Почва подготовлена скандинавской мифологией, родна духу финских народов. Норманны приносят до XII века: что именно? сочинения, в преданиях? в памятниках?

III
Русский элемент подготовлен, сливает оба источника, составляет свою символику; доказательства, памятники.

Изучение археологических памятников требует предварительно основательного знания символики. Только посредством этой ветви археологии можно составить себе точное понятие о значении и времени самого памятника. Эта ветвь археологии не только объясняет нам значение символических изображений, покрывающих памятники, но также может отчасти указать на время, к которому они относятся.

Изъяснение символических изображений составляет самую трудную задачу не только русской, но вообще всякой археологии; для нас она становится гораздо затруднительнее по малому числу изданных памятников. А между тем эта задача необходима, потому что без нее нельзя понять ни полного значения памятника, ни определить времени, к которому он принадлежит; он теряет тогда всякую важность для истории и не может ей служить верной данною. Не все части символики будут мною исследованы. Олицетворения и вообще символика лиц, имея постоянно почти одни и те же признаки во всех странах, легко понятны для каждого любителя археологии, и кроме того настоящее их место в иконописании. Я обращу внимание читателя только на две части этой обширной науки; во-первых, на символику предметов естественных. Неясность предмета и многочисленность животных изображений на наших древностях говорят в пользу ее важности для археологии. Во втором отделе я разберу ту часть символики, которую следует, кажется, назвать символикой гражданской, потому что мы из нее почерпаем много данных для внутреннего гражданского быта России.

<table width="10" border="0" cellpadding="10" cellspacing="0"><tbody><tr><td></td></tr></tbody></table>
Начало символики животных, растений и камней лежит в естественной истории и в познаниях о ней древних. Оттого необходимо бросить взгляд на те сведения, которые встречаются у греков и у римлян; на тех писателей, которые положили основание естественной истории, и на то положение, в котором эта наука дошла до нас. Достигнув в древнем мире весьма замечательной степени развития и обработки, она дошла до нас почти одновременно, но с двух совершенно противоположных сторон, с юга и с севера, чрез Византию и чрез Скандинавию. Наука эта, дошедши до Древней Руси, не была уже в первоначальной своей чистоте; это не была одна наука о естественной истории, а к ней уже примешивались начатки символизма, и оттого она принесла с собою черты отличительные, свойственные тем народам, между которыми она развивалась. Из Византии мы ее получили с византийским отпечатком, а из Скандинавии — со скандинавским отпечатком. Оттого с самого же начала наука о естественной истории, и тесно с нею связанная символика, хотя составляла одно целое, почти нераздельное, [но имела двойственный характер].

Читая наши летописи, где описана, так сказать, одна физическая часть исторической жизни нашего прошедшего, где обращено внимание только на материальные происшествия, забывая, что касается до развития самого ума, до развития духовной жизненности страны, невольно смотришь на нашу Русь и на ее жителей, как на отживших людей, почти неразумных орудий начальников, исполняющих цель, умирающих и убиваемых за эту цель, которой они не знали, не понимали. Невольно из подобных источников дойдешь до мысли, что вся духовная жизнь была ничтожна, даже совершенно отсутствовала, и что она была заменена и порабощена физическими происшествиями.

Письменные памятники наши показывают нам, как умирали за какого-то князька, искавшего отцовский стол, и тому подобное, но не показывают нам, какую степень развития имел этот умирающий народ; понимал ли он что-нибудь другое, кроме материальной части жизни, чем наслаждался, чем развлекалась его душа при физических несчастиях, при физических бедствиях. Чтобы сообщить подобные сведения, летописи должны были быть написаны не простыми, добросовестными монахами, не понимающими в жизни государства ничего другого, кроме видимых происшествий; односторонне описывающие борьбу князей между собою, они полагали добросовестно, что описывают историю страны. Впрочем, этот упрек может быть несправедливым, потому что монах в своей келье писал летопись, а не историю. Археологические памятники могут пополнить этот недостаток. На них мы не найдем подробных сведений о битвах и ссорах за столы и города, но иногда почти незаметный знак, или, по-видимому, незамечательное изображение покажут нам, чему верили в древние времена, какие предания сохранились в народе, каким образом народ получил и принял предание, рожденное или на Севере в Скандинавии, или на Востоке. Я говорю здесь о народе потому, что эти памятники должны были иметь общую, всенародную ясность. Они были достоянием всех и не были исключительной собственностью малого, выбранного числа людей, как стол и города России.
Символические памятники важны также, потому что они указывают на понятия, на мысли отвлеченные, уже существовавшие у нас, уже понятные для ума, хотя из письменных памятников; доселе изданных, мы не видим их существования, т. е. что мы их не находим писанными, письменно выраженными. Памятники вещественные предшествуют тут памятникам письменным.

Когда сознали недостаточность летописей для уразумения духа эпохи, тогда обратились к (иным) письменным памятникам. В народной поэзии, в житиях, в сказаниях нашли такие подробности, которые живо обрисовывают мысли народа и степень его развития. Обратившись к таким памятникам письменности, упустили из виду другой материал, почти одинаково важный для истории; я говорю о памятниках вещественных. Они, как письменные памятники, одинаково отражают на себе умственное настроение времени, в какое были созданы. Основательное их изучение показывает ясно, на какой степени развития стояли русские, когда могли составить такой памятник. На таком памятнике, когда вы находите изображения, заимствованные из греческих сочинений, вы неоспоримо должны заключить, что или художник сам имеет понятие о византийской письменности, или что те, которые ему заказали этот памятник и при исполнении руководствовали художника, были не чужды византийского просвещения. И в том и другом случае можно сказать, что в эту эпоху читали в России греческие книги в подлиннике или в переводе. Так на памятнике архитектуры, живописи или ваяния, когда встречается исполнение правил византийской символики, надо полагать, что архитектор, иконописец или ваятель изучили источники этой символики. То же самое можно сказать о характере или стиле памятника. Оттого для знатока достаточен общий взгляд на памятник, без подробного даже его изучения, для приблизительного определения его эпохи. Эти оттенки, отличительные для каждой эпохи, образуются от отражения на памятнике современного ему направления и развития народа. Все, что поражает глубоко мысль, оставляет следы на художественных произведениях. Таким образом мы видим с самого начала на русских памятниках византийский характер, как последствие политического сближения с Византией. При монголах начинает примешиваться восточный оттенок, а потом, когда появились частные сношения с Западом, то появились у нас следы западного, или фряжского, стиля.

Неоспоримое влияние политических происшествий на художества в России, и столь же неоспоримое влияние произведений словесности можно подтвердить замечательными памятниками русского иконописания.

ГЛАВА I

Византийское влияние на Древнюю Русь. Происхождение византийской символики из сведений древнего мира о естественной истории и мифологии. Аристотель и точность его сведений. Преемники Аристотеля допускают в естественную историю сведения баснословные. Баснословные предания расширяют границы символики. Перерождение языческой символик в христианскую. В христианстве находится расположение к символизму. Первые толкователи на Книгу Бытия: Шестоднев. Страсть к символизму сильно развивается. Способ толкования символических предметов. Сочинения символические: физиологи. Состояние Греции при крещении Руси. Греки принесли в Русь свою символику и свои книги. Письменные источники византийской символики, переведенные на Руси: 1) Книги Священного Писания; 2) Физиологи; 3) Ключ (ἡ κλείς) Мелитона Сардийского (около 170 по Р. Х.); 4) Физиолог Епифания Кипрского († 403 по Р. Х.); 5) Его же сочинение о 12 камнях; 6) Сборник Дамаскина Студита (XVI век); 7) Физиологические статьи Максима Грека (XVI век); 8) Стефанит и Ихнилат; 9) История Варлаама и Иоасафа; 10) Книги, приписанные Соломону, и повести о нем: книги магические, Противоречия царя Соломона, повести о Соломоне и Китоврасе; И) Сочинения Георгия Писиды (VII в.); 12) Христианская топография Козьмы Индикоплова (VI в.); 13) Сочинения по естественной истории; 14) Жития святых; 15) Сборники с физиологическими статьями; 16) Книги толковые.

Постоянные сношения Руси с Византией в IX веке в следующем столетии перешли в тесную связь между обеими странами. Приняв веру от греков, Русь совершенно подчинилась греческому влиянию. Византия владычествовала над нами не одной иерархией духовенства, но, в особенности, просвещением. Бороться против этого влияния, противодействовать ему было невозможно, потому что это было следствием влияния просвещенной страны на варварскую, и какой просвещенной страны, Византии, т. е. единственной страны, в которой сосредоточивалось все просвещение древнего мира. Первым последствием и неоспоримым доказательством этого влияния было быстрое распространение христианской веры. Русь так скоро прониклась цивилизацией греческой, что, спустя только несколько лет после крещения Киева, мы видим греческое влияние во всех отраслях нашей народной жизни.

Греческое духовенство не довольствовалось одним устройством Церкви; оно принесло с собой не только кресты и иконы, но также и всю свою просвещенность. Осязательное влияние на смягчение законов и нравов было столь же осязательно и в устройстве школ для обучения народа. Летописи русские до самого нашествия монголов сохраняют признак этого влияния в своем византийско-славянском характере: на каждой странице упоминают они о Византии. С этих пор и на весьма долгое время, почти до самого XIV столетия, Русь причисляется к греческим епархиям, делается как бы провинцией Восточной Империи.

Это слияние Руси с Византией имело самое полезное влияние на просвещение нашего отечества; только этим путем могло оно дойти до того развития, которое сделало из него до самого XII столетия страну, самую образованную во всей Европе после Византии. Это мнение мое требует доказательств, которые я намерен изложить в истории русской археологии. Тогда мне надо будет показать византийское влияние во всей его обширности. Но тут, занимаясь только историей русской символики, мне преимущественное внимание надо обратить на состояние символики между науками византийского мира. Я говорю: между науками, потому, что символика в X веке не представлялась уже в виде разбросанных начатков, но в виде стройной науки.

Для полного своего развития византийская символика потребовала не только десятивековое существование христианского мира, но еще и весь запас сведений, оставленный ей в наследство языческим миром. Византийская символика со своим ярким отпечатком христианского учения не гнушалась этого наследства, а напротив, приняла его, но переделала его по требованию времени.

Эта переделка окончилась образованием точной и стройной науки — символики, которая перешла к нам и слилась с русским духом. Чтобы понять, отчего это влияние сделалось таким тесным, что мы стали считать его нашим достоянием, забыв чуждое его происхождение, надо изучить само происхождение византийской символики. Приняв веру от греков, мы тем легче должны были принять их символику, что части, из которых она составилась, были освящены преданием Церкви и писанием Отцов Церкви.

Первые основания византийской символики лежат в познаниях древнего греческого мира о естественной истории, а первое место между древними писателями по этой науке принадлежит Аристотелю. Он создал, так сказать, науку естественной истории и этим самым доставил первые материалы для символики. Его «История зверей» 2 , περὶ ζώων ἱστορίαι, в девяти книгах, показывающая всю обширность материала, которым он пользовался, удивляет нас еще более выводами, до которых он дошел.

Составив нечто вроде всеобщей анатомии животных, он с замечательной для того времени точностью положил основание главнейшим разрядам или семействам. Эта отчетливость, побуждающая нас предполагать, что Аристотель имел перед глазами описываемых им зверей, хотя они принадлежали отчасти к отдаленнейшим странам, как, например, к Индии или Персии, удалила, по возможности, из его истории все, что не принадлежало прямо к науке или же носило слишком явный признак басни. Оттого также он избегал всякого отвлеченного приложения описываемых им предметов, т. е. всякого символического их значения. Его «История зверей» содержит одни описания животных, т. е. лишь материалы для будущей символики.

Самой символики касается другое сочинение, приписываемое Аристотелю, — трактат о физиогномии, Φυσιογνωμικά. Тут прямо говорится, что внутренние свойства и качества животных отражаются в их внешнем виде и придают известным органам особое развитие. Проследив эту мысль, автор доходит до убеждения, что сходство между этими органами у животных с подобными же органами у человека допускает предположение сходства и между характерами их.

Та же самая идея встречается также и у Платона; она довольно подробно изложена им в Федоне и в Тимее. Он говорит, что душа человеческая по смерти переселяется в то именно животное, на которое человек при жизни походил по характеру; так, например, обжоры обращаются в ослов, тираны — в волков, ястребов и коршунов; убийцы — в хищных животных; развратники — в свиней и вепрей; ветренники — в птиц, а лентяи — в рыб. От сходства между характерами людей и животных должно прямо перейти к символическому отношению между ними: так что мнение (псевдо-) Аристотеля о сходстве характеров по сходству известных органов имело прямым, логическим выводом принятие этих животных за символические олицетворения или самих людей, или одних отличительных признаков их характера.

Преемники Аристотеля, не последовав его примеру в отчетливости описаний и в строгости критического его взгляда, открыли этим недостатком для символики новый и богатый источник. Феофраст (IV—III век до Р. Х.) и другие писатели греческие и латинские, о которых упоминает и которыми пользовался для своей «Naturalis Historia» («Естественной истории») (77 г. по Р. Х.) Плиний, между фактами положительными помещают много баснословного. Чудесные рассказы Ктесия 3 о зверях Индии часто ими предпочитаются точным и ученым описаниям Аристотеля.

Допустив раз в естественную историю баснословный элемент, символика могла неограниченно пользоваться этим неисчерпаемым источником; но в самом богатстве его находилась явная опасность. Из многочисленности басен и мифов древнего мира можно было создать много новых соображений и весьма много остроумных соображений для символизма, но также в противоречиях, встречаемых в сближении древних мифов между собой, можно было, вместо ясного определения описаний символики, перейти к затемнению прежде уже приобретенных ею данных. Слишком богатый материал мифов мог многочисленностью уничтожить прежнюю ясность символических понятий и увеличить шаткость ее оснований. Этому обстоятельству отчасти помешало постепенное развитие естественной истории. Хотя в сочинениях этого времени к истинному примешивалось много баснословного, но принятый раз символизм известных предметов сохранился почти без изменений. К этим сочинениям принадлежат: две поэмы с именем Оппиана: одна о рыбной ловле (ἁλιευτικά), другая об охоте (κυνηγετικά) 4 , «Об особенности зверей» Клавдия Элиана 5 , «Polyhistor» К. Юлия Солина, — род сборника сведений о естественной истории. Все эти труды не помешали бы символике сделаться наукой еще более шаткой в своих основаниях, если бы теперь не подошло для нее время совершенного перерождения под пером христианских писателей.

Учение христианское, родившееся в Иудее, принесло с собой новый элемент для символики. Этот элемент состоит из книг Ветхого и Нового Заветов. Книги Священного Писания, изложенные на Востоке в духе народном, изобилуют сравнениями и символизмом. Не перечисляя примеров из книг Ветхого Завета, мы видим, как сам Христос посредством сравнения объясняет нам то полное доверие, которое мы должны иметь к Богу: «Смотрите крин сельных, како растут: не труждаются, ни прядут; глаголю же вам, яко ни Соломон во всей славе своей облечеся, яко един от сих» (Матфей 6, 28; Лука 12, 27). Примеры символизма столь же многочисленны; и все эти примеры сделались твердыми основаниями христианской символики. И тем более твердыми, что никто из духовных писателей не мог отступать от данного им символического смысла, и книги Священного Писания употреблялись как необходимое руководство. Символика потеряла всю свою шаткость и начала развиваться как стройная наука. Хотя эти основания символики, разбросанные по книгам Священного Писания, не слишком многочисленны, но они важны для христианской символики в особенности тем, что заимствованы из преданий Востока, из поверий народных, встречаемых также и у древних писателей языческого мира, так что при перерождении символики в христианскую науку ей не надо было отвергать все то, что вошло в ее состав до принятия новой веры.

Весь запас ученых сведений древнего мира мог перейти в новую науку. Сами предтавители древней учености остались в христианской Церкви на прежней степени уважения. Греческая Церковь не могла отвергнуть свою прежнюю славу.

Следствием этого отношения Церкви к наукам и учености древнего мира было сохранение древней символики и утверждение ее на положительных данных книг Священного Писания. Между этими данными также встречаются отголоски басен и преданий Востока. Между самими именами животных, упоминаемых в книгах Ветхого Завета, попадаются имена некоторых, чисто баснословных, животных (левиафан, единорог, мраволев, онокентавры, сирены Я пр.).

Присутствие их в книгах Ветхого Завета неудивительно и легко объясняется отчасти неточностью перевода, отчасти также повсеместным распространением сказок, перешедших из сочинений древних писателей в народное суеверие. При грубом состоянии, в котором долго находилась естественная история, подобные неточности были неизбежны. Сверх того, многие ученые доказали, каким образом, переводя еврейский текст на греческий или латинский языки, переводчики вводимы были в заблуждение или созвучием, или сходством некоторых имен 7 . Эти маловажные неточности перевода в предметах совершенно второстепенных не могли никого озаботить, тем более, что тут естественная история совершенно исчезает, а на месте ее стоит один символизм.

Звери, растения, камни, упоминаемые в книгах Ветхого и Нового Завета, не приводятся писателями как предметы естественной истории, а служат только для живого, картинного, как бы осязательного способа к ясному объяснению идей и понятий отвлеченных. Для Церкви и для писателей церковных главное было чистота веры, а не ученая точность сведений, приводимых из естественной истории; не их была обязанность подвергать эти сведения строгой критике или дорожить отчетливой верностью описаний каких-нибудь животных. Бл. Августин ясно выразил эту идею, сказав, что для духовного писателя важно обращать внимание на значение факта, а не толковать об его правдоподобии 8 . Эти звери, птицы, растения, каменья были только орудия, служащие к изъяснению, а главная цель была ясность мысли.
Христианская вера, явившаяся в греческий мир с восточным отпечатком, еще в полной чистоте своей, должна была поразить, а потом преобразовать дух греческого народа. Мистическое направление иудейства выразилось в символизме. Первые почти труды церковных писателей носят, по предмету своему, следы этого символизма и зародыш христианской символики.

Первый вопрос, поражающий новообращенные народы, был сотворение мира; библейское решение этого вопроса совершенно изменяло вековые понятия, почерпнутые в разных мифологиях. Оттого со второго уже столетия мы видим, что церковные писатели обращают особенное внимание на объяснение первых глав Книги Бытия; начинается целый ряд толкований на библейский рассказ о сотворении мира, которые известны под именем шестодневов (‘Εξαήμερον). Мы имеем: отрывки толкований св. Папия, епископа Иерапольского (во Фригии), св. Иустина и св. Феофила Антиохийского.

Блаженный Иероним и Евсевий упоминают о совершенно подобных трудах Кандида, Аппиона, Родона, ученика Татиана и Максима. От писателей александрийской школы сохранились: Шестоднев Пантена, Оригена, св. Климента, св. Дионисия, св. Кирилла и, наконец, св. Василия Великого, епископа Кесарийского. Труд св. Евстафия, епископа Антиохийского, облеченный в менее блистательную форму, чем Шестоднев св. Василия, отличается особенным знанием естественной истории и подробностями, придающими ему важное место в этой науке. Из западных писателей Тертуллиан, Лактанций (de opificio Dei), Арновий, бл. Августин и св. Амвросий Медиоланский оставили подобные толкования.

Во всех этих сочинениях церковные писатели не могли довольствоваться для своей наставительной цели исследованиями в духе естественной истории. Это направление уменьшило бы значение их труда и не соответствовало их видам. Им необходимо было, кроме стороны чисто природной, обратить внимание своих слушателей в особенности на сторону духовную. Оттого каждый предмет является им с двумя значениями: одно — настоящее, естественное, а другое — переносное, отвлеченное, символическое.

Толкуя Книгу Бытия и Священное Писание в этом направлении, они шли все далее и далее и, наконец, дошли до того, что всякий предмет сделался для них символическим изображением отвлеченной идеи. Эта страсть к символизму и к аллегории так рано развилась, что уже св. Василий Великий отзывается о ней с какою-то насмешкой. «Известны мне, — говорит он, — правила иносказаний, хотя не сам я изобрел их, но нашел в сочинениях других. По сим правилам иные, принимая написанное не в употребительном смысле, воду называют не водою, но каким-то другим веществом, и растению и рыбе дают значение по своему усмотрению, даже бытие гадов и зверей объясняют сообразно со своими понятиями, подобно как и снотолкователи виденному в сонных мечтаниях дают толкования, согласные с собственным их намерением» 9 . Иносказания и символизм, так далеко доведенные при Василии Великом, дошли в следующих столетиях еще до обширнейших размеров. Не довольствовались во всяком предмете, поименованном в Св. Писании, отыскивать одно переносное его значение. Рабан Мавр (Rabanus Maurus) в IX веке утверждал, что в каждом месте Священного Писания кроются четыре различные значения: историческое, аллегорическое, анагогическое и тропологическое.

Эта крайность, до которой доходила страсть к символизму, не могла не послужить к развитию самой науки. Она помогла расширить границы символики, но вместе с тем угрожала и погубить своей обширностью ее точность. Каждый толкователь, отыскивая многие значения в одном слове, в одной мысли, мог пренебречь твердыми основаниями, на которых поставлена была христианская символика. В этом опасном положении символика спаслась тем, что толкователи, не довольствуясь отыскиванием символизма в книгах Священного Писания, перешли к сочинениям или к трактатам чисто символическим.

Оставив книги Ветхого и Нового Завета с их положительными данными о символике, писатели, увлекающиеся духом времени, начали сочинять особые книги о символике. Это отвлечение умов от страсти подвергать каждое слово Св. Писания умственному четвертованию спасло ясность и точность символики и открыло ей новый, богатый источник. Почти в одно время с толкованиями на Книгу Бытия распространилось сочинение, хотя гораздо низшего достоинства, но все-таки весьма замечательное, как приложение современных тогда познаний из естественной истории к символике. В шестодневах сочинитель мимоходом касался символики, тут, напротив, она была единственной его целью и обнимала все части его труда. Естественная история отступает на второй план и служит автору только поводом к развитию его символических соображений. Эти сочинения известны под именем Физиолога (Φυσιολόγος).

Приложение этого способа толкования к предметам природы для отыскивания символического их значения образовало особую науку «физиологию» (φυσιολογία) о природных свойствах (φύσεις) животных, птиц, камней и т. п. и о соответствии их тем или иным истинам христианства, т. е. естественноисторическую христианскую символику.

Физиологи начали распространяться так рано и, будучи выражением духа времени, так скоро, что, несмотря на старания многих ученых, доселе нельзя положительно определить имя автора первого Физиолога. Хотя это имя остается неизвестным, но мы знаем, вследствие всех этих прений, что Физиолог появился уже во II веке и, по всем вероятиям, был плодом Востока. Мы обязаны этим открытием кардиналу Питре, собравшему в III томе сборника, издаваемого им под заглавием «Spicilegium Solesmense», все сочинения о символике и посвятившему целую главу исследованию о происхождении Физиолога. В Александрии начали изучать и отыскивать символическое значение мифов. Слово φύσις получило значение не вещества, но также соединяло в себе понятие о внутреннем качестве, свойстве предмета. Φυσικοὶ и φυσιολόγοι назывались ученые, занимавшиеся исследованиями о таинственном, отвлеченном значении предметов природы, и оттого название φυσικὰ дано науке, обнимающей таинственные и симпатические лекарства, амулеты и пр. Неудивительно, что вместе с этими науками в Александрийской школе процветала и символика.

Она сделалась необходимым руководством для отыскивания переносного, более идеального значения в сказках древних мифологий. Оттого Питра называет Александрию колыбелью сочинений о символике, или физиологов. Они содержали понятия, заимствованные у древних языческих писателей, но переделанные для христианской символики. Татиан был первый писатель, который ввел физиологи в христианскую науку, а Климент Александрийский первый придал самой символике характер более свойственный христианскому учению, очистив ее от всего чуждого, слишком напоминающего древнюю мифологию. Первое приложение этой символики, очищенной по духу Церкви и пересозданной в стройную науку, находится в сочинениях св. Климента Александрийского.

Из Александрийской школы стройная наука символики распространилась по всему Востоку, Африке, проникла в Грецию, а оттуда уже перешла на Запад. Чтобы удержать символику в точных границах, чтобы избегнуть всякого ложного толкования и этим повредить новосозданной науке, надо было дать писателям и художникам верное руководство. За этот труд принялся Татиан. Он переработал физиолог и сделал из него свод символических понятий, которых должны были придерживаться все, не желающие заблудиться в темных и таинственных переходах этой науки. Физиолог Татиана стал в символике на том месте, на котором в иконописании стоял подлинник; в одном содержатся правила переносных значений, в другом — правила живописи.

Наука, имеющая положительные основные правила и точное руководство, могла считаться наукой в полном развитии. До этой окончательной стройности символика давно уже была доведена, когда в X веке крестился русский народ. Весь византийский мир давно уже наполнялся сочинениями или пропитанными физиологией или написанными с целью еще более расширить круг символических руководств. Эти сочинения в X столетии были уже так многочисленны, что символика получила от них двоякий оттенок; один — чисто духовный, другой — светский. Оба эти оттенка развивались постепенно, совершенно параллельно, в сочинениях различных писателей. Духовные писатели употребляли символику как орудие к толкованию о вере и о книгах Священного Писания, писатели светские, напротив того, упуская отчасти из виду христианский характер символики, передавали по-гречески предания и сказки Востока.

Они подчинялись принятым правилам: ворон всегда оставался зловещей птицей, голубь — олицетворением добра и чистоты и т. д., но они не брали примеры своей символики из книг Священного Писания или из сочинений Отцов Церкви, а прямо из источников языческого Востока, подчиняя объяснение их утвержденным правилам. Оттого мы видим, что эти две символики, духовная и светская, с одними и теми же общими основаниями, и сочинения, хотя имеющие совершенно различное происхождение и большое несогласие в основных идеях, доходят до одних и тех же выводов в символике.

Греческое духовенство принесло к нам уже стройную символику и богатые материалы, разбросанные в многочисленных сочинениях, то оригинальных, то переводных с древнейших восточных книг. Византия, служившая средним звеном между Востоком и Западом, тем более играла эту роль для Руси, которую себе подчинила верой и цивилизацией. Но так как вера, принесенная греками, стала на первом плане, то характер духовный сделался преобладающим в символике. Она утвердилась в Церкви и завладела почти без исключения всеми памятниками, относящимися до Церкви, так что, в особенности, в них, и даже в них одних, следует искать следы византийской символики. Исследование памятников церковных неоспоримо подтверждает это мнение, которое будет подтверждено некоторыми примерами, но сперва нам следует обратить внимание на письменные памятники, принесенные к нам греческим духовенством.

Я полагаю излишним при этом случае излагать доказательства, как рано славянские переводы греческих сочинений начали появляться на Руси и способствовать к быстрому распространению греческой цивилизации. Для нас важно только заметить тут, что эти переводы, почти современные крещению Руси, с самого начала появления византийского влияния помогали распространению в народе вместе с понятиями религиозными и понятия о символике. Старания духовенства перевести книги на язык народный, общепонятный, без всякого сомнения, шли с большим успехом, судя по быстроте распространения христианства, и дальнейшие занятия русских ученых в славянской письменности наверное откроют много этих древних переводов в пергаментных рукописях первых веков нашего существования.

Не упуская из виду нашу главную цель, мы прямо перейдем к источникам византийской символики.

Первое место занимают животные, упоминаемые в книгах Священного Писания.

<table width="100%"> <tbody><tr><td width="33%">Животный мир Библии
</td><td width="33%">лев,
</td><td>орел,
</td></tr><tr><td>составляют
</td><td>аспид,
</td><td>коршун,
</td></tr><tr><td>верблюд,
</td><td>змея гиена,
</td><td>ястреб,
</td></tr><tr><td>единорог,
</td><td>василиск,
</td><td>ворон,
</td></tr><tr><td>конь,
</td><td>рогатая змея,
</td><td>феникс <!--?-->,
</td></tr><tr><td>онокентавр,
</td><td>гидра,
</td><td>страус,
</td></tr><tr><td>осел,
</td><td>дракон,
</td><td>чайка,
</td></tr><tr><td>лошак,
</td><td>пиявка,
</td><td>сова,
</td></tr><tr><td>слон,
</td><td>саранча,
</td><td>пеликан,
</td></tr><tr><td>леопард,
</td><td>муха,
</td><td>аист и несколько птиц
</td></tr><tr><td>тигр,
</td><td>пчела,
</td><td>неопределенных,
</td></tr><tr><td>рысь,
</td><td>оса,
</td><td>по незнанию точного
</td></tr><tr><td>барс,
</td><td>овод,
</td><td>значения еврейских
</td></tr><tr><td>медведь,
</td><td>вошь,
</td><td>названий,
</td></tr><tr><td>волк,
</td><td>блоха,
</td><td>ехидна,
</td></tr><tr><td>гиена,
</td><td>муравей,
</td><td>навозный жук (scarabaeus),
</td></tr><tr><td>лисица,
</td><td>муравьиный лев,
</td><td>червь древоточец,
</td></tr><tr><td>кошка,
</td><td>заяц,
</td><td>скорпион,
</td></tr><tr><td>онагр,
</td><td>мышь,
</td><td>улитка,
</td></tr><tr><td>олень,
</td><td>крот,
</td><td>лягушка,
</td></tr><tr><td>дикая коза,
</td><td>еж,
</td><td>жемчуг,
</td></tr><tr><td>каменный козел.
</td><td>крокодил,
</td><td>коралл,
</td></tr><tr><td>буйвол,
</td><td>хамелеон и различные
</td><td>пурпурница,
</td></tr><tr><td>единорог,
</td><td>ящерицы,
</td><td>кит,
</td></tr><tr><td>вепрь,
</td><td>голубь,
</td><td>гиппопотам,
</td></tr><tr><td>обезьяна,
</td><td>горлица,
</td><td>левиафан или крокодил,
</td></tr><tr><td>фавн, сатир и пр.,
</td><td>ласточка,
</td><td>разные рыбы.
</td></tr><tr><td>паук,
</td><td>журавль,
</td><td>
</td></tr><tr><td>бегемот,
</td><td>рябчик,
</td><td>Из растений
</td></tr><tr><td>бык, корова и теленок,
</td><td>перепел,
</td><td>упоминаются
</td></tr><tr><td>баран, овца, агнец,
</td><td>петух, курица,
</td><td>кедр,
</td></tr><tr><td>козел, коза,
</td><td>павлин,
</td><td>пальма,
</td></tr><tr><td>собака,
</td><td>воробей,
</td><td>гранатовое дерево,
</td></tr><tr><td>свинья,
</td><td>гриф,
</td><td>смоковница,
</td></tr></tbody></table> <table width="100%"><tbody><tr><td width="33%">мирт,
маслина,
ель,
вяз,
букс,
кипарис,
тростник,
тыква,
крин, или лилия,
роза,
фиалка.
</td><td width="33%">драгоценных камней,
вделанных в ефуд
первосвященника;
те же самые
почти камни
в Апокалипсисе
(21; 11, 18, 19—20)
исчисляются в основаниях
Небесного Града;
те и другие
вместе
</td><td>лигурий,
ахат,
аметист,
хрисолит,
вириллий,
онихий,
халкидон,
сардоникс,
хрисопрас,
иакинт.
</td></tr><tr><td>Из камней
в 28 главе (17—21)
Книги Исхода
исчисляются
двенадцать
</td><td>сардий (гранат),
топазий,
смарагд,
анфракс (рубин),
сапфир,
иаспис,
</td><td>Из металлов
упоминаются
золото,
серебро,
медь,
железо.
</td></tr></tbody></table>
Эти естественноисторические сведения, почерпнутые из книг Священного Писания, пополнялись физиологами и сочинениями духовных писателей. Я не стану здесь пересчитывать для каждого писателя особо, в чем состояли эти пополнения, потому что они будут помещены в Словаре, приложенном к этому исследованию, но разберу только те сочинения, которые написаны были нарочно для символики.

Первое место занимает Физиолог. Мы начнем с Физиолога, переделанного Епифанием Кипрским, хотя имеем отрывки из более древнего писателя Мелитона, епископа Сардийского (писал около 170 г. по Р. Х.), известного целым сочинением о символике под названием «Ключ», ἡ κλείς. Но так как доселе неизвестно ни одного русского списка его сочинения, то существование этого перевода на славянском языке подвергнуто еще сомнению.

Физиолог, носящий имя Епифания Кипрского, издан еще в XVI веке под заглавием: Φυσιολόγος, διεξελθὼν περὶ τη̃ς ἑκάστου φύσεως τω̃ν θηρίων τε καὶ τω̃ν πετεινω̃ν; (Физиолог, рассказывающий о свойствах каждого из зверей и птиц), в этом издании описываются двадцать различных животных в следующем порядке:

1) Лев ὁ λέων (Leo) (главы I и II),
2) Буйвол ὁ οὐ̃ρος (Urus) (III),
3) Слон ὁ ἐλέφας (Elephas) (IV),
4) Олень ἡ ἔλαφος (Cervus) (V),
5) Орел ὁ ἀετὸς (Aquila) (VI),
6) Коршун ὁ γὺψ (Vultur) (VII),
7) Пеликан ἡ πελεκὰν (XV (Pelicanus) (VIII),
8) Куропатка ἡ πέρδιξ (Perdix) (IX),
9) Горлица ἡ τρυγὼν (Turtur) (X),
10) Феникс ἡ φοίνιξ (Phoenix) (XI),
11) Павлин ὁ ταὼς (Pavo) (XII),
12) Змея ὁ ὄφις (Serpens) (XIII—XVI),
13) Муравей ἡ μύρμηξ (Formica) (XVII—XVIII),
14) Лисица ἡ ἀλώπηξ (Vulpes) (XIX),
15) Сова ἡ νυκτικόραξ (nocticorax) (XX),
16) Пчела ἡ μέλισσα (Apis) (XXI),
17) Лягушка ὁ ξηροβάτραχος (Rana) (XXII),
18) Харадрий ὁ χαράδριος (Charadrius) (XXIII),
19) Дятел ὁ δενδροκόλωφ (Picus) (XXIV),
20) Аист, или бусель ὁ πελαργός (Ciconia) (XXV).

При описании каждого животного Епифаний выводит символическое значение его качеств. Эти качества, составляющие отличительный характер каждого животного, заимствованы автором или предшественником его Татианом из писателей восточных и греческих.

Естественная история и настоящий характер каждого животного совершенно упущены из виду. Упоминаются сказки самые баснословные, но удобные для вывода символических соотношений с религиозными понятиями. Лучше всего можно понять характер Физиолога Епифания из примера. Он пишет о птице харадрии (χαράδριος) следующее: «ω халадреи. Есть убо птица глаголемая халадрей. Фисиолог сказа о нем, яко весь бел есть отнюдь черности не имея. И аще кто болит и болезнь человеку аще есть ко смерти, отвращает лице свое от болящаго халадреон, аще недуг на живот есть, тогда прилежно взирает на недужнаго халадрей и недужный нань.

Толк: тако и Господь наш Иисус Христос весь бели есть ни единуж черность мира имея, нуж бо от злых погибаемых озраченье свое отвращает. Також паки в лице святых зрит. Но речеши ми, яко халадрий нечист есть и како приносим есть на лице Христово? Обаче нечиста и змия, но свидетельствоваше о нем же Христос глаголя: Яко же вознес Моисей змию во пустыни, тако вознестись подобает Сыну Человеческому».

В основании этого описания лежит баснословное сказание, заимствованное из истории Александра Македонского, de proeliis (о битвах), где говорится, что Александр видел во дворце Ксеркса белых птиц, в величину голубя, которые предсказывали судьбу больных. Когда больной должен был выздороветь, то харадрий смотрел ему прямо в глаза; если же больной не мог выздороветь, то птица отворачивалась и улетала. Элиан (N. A. XVII. 13) упоминает об этой сказке, «о говорит только, что эти птицы имели лечебную силу против желтухи.

Второе физиологическое сочинение Епифания о двенадцати каменьях, бывших на ефуде Аароновом, имеет следующее заглавие: περὶ τω̃ν δώδεκα λίθων (О двенадцати камнях). В славянском переводе оно озаглавлено: «Сказание св. Епифания Кипрского о двунадесяти каменех, иже бе на ефуде по числу двунадесяти колен израилевых» (см. Прибавление 1-е). Многочисленность списков этого сказания, встречаемых как в Святослава 1073 г. Изборнике, так и в новейших рукописях XVII века, свидетельствует об особенной любви к нему наших предков, и это расположение всего более заметно к сочинениям Епифания Кипрского. Вообще это расположение к символическим сочинениям доказывает, как символика нравилась русским и как они старались изучать ее и усвоивать себе ее правила.

<table width="10" border="0" cellpadding="10" cellspacing="0"><tbody><tr><td></td></tr></tbody></table> Илл. 1

Другой отдел физиологических сочинений занят сборником Дамаскина Студита, относящимся уже к XVI веку (Fabricius. IX. P. 683—684). Часто смешивают Физиолог Епифания Кипрского с совершенно разнородным сочинением — со сборником Студита. Эта ошибка существовала не только в древние времена, но даже и в новейшие, потому что многие, даже позднейшие, сочинения без всякого основания приписывались Дамаскину Студиту. Мы далее увидим, что это ошибочное смешение существовало не только для сочинения, но также и для самой личности сочинителя. Оттого Фабриций 17 считает долгом предупредить, что Дамаскин мних, иподиакон Студит, уроженец Фессалоники, о котором упоминает иеродиакон Симеон, был совершенно другой писатель. Наш писатель назывался так: Дамаскин архиерей Студит. Наконец, были еще некоторые другие писатели, но, по-видимому, в особенности из западных, которые смешивали Дамаскина Студита со св. Иоанном Дамаскиным или св. Иоанном Златоустам и приписывали ему сочинение вроде Епифаниева Физиолога.

Один из полнейших списков сочинения архиерея Дамаскина Студита находится в Турине, в сборнике разных богословских сочинений, писанном отчасти на пергаменте, а отчасти на бумаге, в лист (всего 96), под нумером 248-м. На первых пергаментных листах находятся изображения птиц и других животных с символическим их значением. Пазини полагает, что это сочинение подражает Физиологу св. Епифания. На 35 бумажном листе той же рукописи сочинение Студита начинается полным заглавием: Δαμασκηνου̃, ἀρχιερέως Στουδίτου, συνάθροισις ἀπὸ τω̃ν βιβλίων τω̃ν παλαιω̃ν φιλοσόφων ὅσα εἰ̃πον περὶ τω̃ν πετεινω̃ν ὀρνέων καὶ περὶ τω̃ν χερσαίων ζώων καὶ περὶ τω̃ν θαλασσίων καὶ μετάφρασις εἰς τὸ κοινότερον, т. е. «Дамаскина, Архиерея Студита, сборник, в котором собраны из книг древних философов разные сведения о птицах и о земных и морских животных, с переводом на простонародный язык». Предисловие говорит, что Студит почерпал сведения из сочинений Элиана, Филы, Аристотеля и других, и составил из них 90 глав. Все сочинение было послано, как говорилось в предисловии, автором к Михаилу Кантакузену, великому доместику. В туринской рукописи находится 91 глава, и сочинение начинается описанием орла (вероятно, потому, что ἀετὸς (орел) начинается первой буквой алфавита, [но отсутствует]. [О другой рукописи того же сочинения — Лев Аллаций.]
<table width="10" border="0" cellpadding="10" cellspacing="0"><tbody><tr><td></td></tr></tbody></table> Илл. 2

Сборник Дамаскина Студита пользовался такой популярностью, что начали приписывать автору всякое сочинение, трактующее о зверях и об их символике; то же самое, как приписывали подвиги и чудные приключения Карлу Великому или Фридриху Барбароссе. Имя Дамаскина Студита в начале рукописи придавало ей как бы особый отпечаток достоверности. Оттого мы встречаем во многих библиотеках Европы рукописи, ложно приписанные этому сочинителю. На заглавии находится его имя, а содержание, между тем, совершенно различествует от его сборника.

Самый сборник Дамаскина Студита после введения начинается, как в туринском списке, описанием орла и птиц, потом земных животных и, наконец, водяных. Автор, назвав свою книгу сборником (συνάθροισις), хотел, вероятно, этим показать различие, существующее между нею и Физиологом.

Первая цель у Студита — описание животных с точки зрения естественной истории. О символическом их значении если он и говорит иногда, что, впрочем, бывает весьма редко, то всегда как бы мимоходом. Стоит только сравнить любую статью из Дамаскина со статьей подобного же содержания из Физиолога, чтобы убедиться в резком их различии. Он собрал в одно целое, как сам говорит в заглавии и в предисловии, сведения о животных, разбросанные по разным сочинениям. Он включал в свою книгу без всякой критики истинное и баснословное, последнее в нем даже преобладает и доказывает, что сказки более всего его завлекали, или что в XVI веке эти сказки повсеместно были распространены и пользовались большой популярностью. Другой отличительный признак его сборника состоит в самом порядке, которому следует автор; он начинает с описания орла, между тем как Физиолог Епифания всегда начинается описанием льва. Можно с большим вероятием предположить, что Дамаскин нарочно принял порядок противоположный Епифаниеву, дабы и этим показать самостоятельность своего труда и различие его от физиологов, которые задолго до его времени повсеместно были так известны, что обратили на себя внимание папы Геласия. Сравнением двух статей мы лучше всякого описания покажем различие между этими сочинениями. Например, в описании птицы харадрия Студит распространяется о лечебном качестве внутренности этой птицы, о ее умении предвидеть участь больного, но ни слова не говорит о символическом значении этой птицы. Он, по-видимому, основал свой рассказ на сказании об Александре (de proeliis) и занялся птицею харадрием, в особенности как предметом естественной истории. Напротив того, в Физиологе тотчас после описания птицы автор прямо и словами: «Sic et Christus de se ipso protestatus est» (Так и Христос свидетельствовал о самом себе) приходит к доказательству, что харадрий есть символ Христа, проповедующего иудеям.

В России сочинение Дамаскина Студита 20 было очень известно и очень уважаемо, судя по многочисленности сохранившихся списков. Оно не только часто переписывалось, но также и весьма часто переводилось, так что иные переводы носят следы древности, а другие принадлежат к новейшим временам. Это разнообразие и многочисленность списков делают из сборника Дамаскина Студита один из важнейших памятников русской символики (см. Прибавление V-e, илл. 1, 2).

Сочинения символические для Руси кончаются трудом человека, глубоко ученого в богословии, Максима Грека. Хотя он написал свои статьи физиологические в России и для русских, но он так проникнут был византийским символизмом и так воспитан и развит был на основаниях греческих, что сочинение не может быть причислено к произведениям русской символики, а должно быть помещено наряду с источниками чисто византийскими.

По рассмотрении главных источников символики или сочинений физиологических, писанных исключительно для символики, нам необходимо бросить взгляд на сочинения, так сказать, побочные для символики, т. е. писанные не исключительно для символики, но содержащие в себе много данных для этой науки и, в особенности, таких данных, которые неоспоримо служили ее развитию. Я не буду тут перечислять отдельные сведения, почерпаемые символикой в каждом сочинении; их место должно быть в Словаре, приложенном к концу этого сочинения; но я в особенности обращу внимание на обширность поля, раскрытого византийской литературой для символики.
Первая заслуга этой литературы находится в принятом ею положении к Востоку.

Византия служила посредником между Азией и Европой; она передала нам восточную басню и познакомила нас с животным эпосом индийской литературы. Раз нам пришлось здесь назвать животный эпос, то каждый поймет, какой новый и обильный материал внезапно явился для развития византийской символики. Он так твердо и глубоко укоренился в Византии, что является не только во многих письменных памятниках, но также и на памятниках вещественных. Этому, вероятно, способствовало и то, что идея животного эпоса не чужда была для греков, ибо они в словах Иова (12, 7—8) находили намек на первоначальную идею этого эпоса. Тот, кому советуют вопрошать животных, указывая на их ум, тот не может удивляться сочинениям, в которых эти животные являются с даром слова. В 12 главе книги Иова (7—8) сказано: «Но вопроси четвероногих, аще ти рекут, и птиц небесных, аще ти возвестят. Повеждь земли, аще ти скажет, и исповедят ти рыбы морския». Сочинения из животного эпоса составляли дидактическую часть светской литературы.

Нравственное направление этого дидактизма способствовало ему распространиться во всех слоях русского общества и сделаться чтением как мирянина, так и монаха. Хотя сочинения восточной фантазии имели большой успех на Руси, но животный эпос не достиг тех размеров, как на Западе, в особенности в Германии, где, переродившись, он положил основание германскому животному эпосу. У нас он сохранился в переводах, часто переписываемых, не вошел в народную литературу, но зато завладел совершенно искусством, и многие вещественные памятники свидетельствуют о его распространении между художниками.

Из сочинений восточной литературы, переведенных на греческий язык, мы имеем:
1) Индийское сочинение «Панча-тантра» 21 переведенное Барзуйе, врачом персидского царя Хозроя-Ануширвана (VI век по Р. Х.), на пегльвийский язык, под названием «Калилава-Димна» (т. е. прямодушный и лукавый), проникло в Европу посредством греческого перевода.

Симеон Сиф перевел эту книгу по арабской редакции, около 1081 года, по воле императоров Михаила Дуки, Никифора Вотаниата и Алексея Комнина и дал ей название: Στεφανίτης καὶ ’Ιχνηλάτης, т. е. Увенчанный и Следящий. Сиф не довольствовался точным переводом: он сделал кое-где прибавки и вставил даже стихи из Гомера. С греческого языка перевели ее на славянский, и Шафарик упоминает о сербском переводе XIV или XV столетия (Wiener Jahrb. LIII. Anz. Bl. 29. № 79), но доселе нет списков русского перевода древнее XVII века.

Все сочинение состоит из притчей и из нравственных изречений. Притчи, заимствованные из животного эпоса, представляют нам животных с теми характерами, с которыми они постоянно являются в басне и в эпосе. Хотя отличительные признаки этих характеров тут, как в сочинении коренном и древнем, не получили еще того полного развития, до которого дошли впоследствии, и не выставляются еще так ярко и так типично, но главные черты верно схвачены и ясно обозначаются. Лев, как царь зверей, является олицетворением более физической, чем умственной силы: он в первый еще раз видит быка или вола и страшится его мычания. Обезьяна любит подражать; лисица не сделалась еще типом хитрости и уступает это свойство самому трусливому из животных — зайцу.

Журавль хитер и лжец; еж добродушен; змея умна; черепаха (желва) и рыбы довольно глуповаты. Весьма замечательно, что некоторые из этих характеров не сходны с признаками, изложенными в Физиологе или у Дамаскина Студита; при развитии символики они получают те оттенки, которые выставлены в упомянутых символических сочинениях, и теряют отличительные признаки, которыми они обязаны животному эпосу. При разногласии влияние духовного сочинения в символике преобладает над влиянием сочинения светской литературы.

2) «История Варлаама и Иоасафа», или рассказ о том, как пустынник Варлаам обратил в христианство индийского царевича Иоасафа, приписывается Иоанну Дамаскину или также Иоанну Синайскому, или, наконец, Иоанну Лествичнику. Автор этого рассказа остается неизвестным, и хотя невозможно наверное его определить, но можно приблизительно указать на время, когда это сочинение могло быть написано, ибо ученый Биллий (Billius, F.-J. de Billy) указал в нем на многие места, относящиеся к спору иконоборцев. Тон всего рассказа, по преимуществу догматический, влагает в уста Варлаама, а потом и самого царевича Иоасафа ряд притчей с дидактической целью. Из описанных здесь лиц Варлаам, по свидетельству Василия Великого и Иоанна Златоустого, жил пустынником в III—IV столетии в земле Сеннаар в Азии.

Европа познакомилась весьма рано с этим рассказом посредством византийского источника. На Западе он был известен уже в начале XII века, следовательно, можно предположить, что у нас он распространился гораздо ранее, хотя доселе самый древнейший список относится к XIV веку. Вероятно, найдутся переводы южнославянские, более древние. В XIV веке этот рассказ был так известен в России, что притчи из него изображались на памятниках, как мы это увидим далее. Он находится не только в отдельных рукописях, но в прологах (19-го ноября) и в минеях.

3) Книги, писанные Соломоном, и повести о нем составляют в византийской литературе целый цикл сказаний. Многочисленность их происходит от живой памяти о Соломоне, сохранившейся в народе и украсившей его всем блеском восточной фантазии. Соломон из лица исторического сделался героем мифическим. Ему приписывают не только сказания, подвиги, но даже целые сочинения. Не говоря о книгах, написанных в подражание книгам Ветхого Завета, как, например: 18 псалмов Соломона, пять од царя Соломона и послания его к царям Египетскому и Сидонскому, коих следы, вероятно, отыщутся в наших рукописях, нам надо перейти к более важным для символики сочинениям, а именно к книгам магическим. В них магия носит отпечаток индийского животного эпоса, и оттого они могут служить довольно изобильным материалом как для символики, так и для животного эпоса.

Мудрость Соломона, восхваленная в книгах Ветхого Завета, придала ему в пылком воображении восточных народов не только обширный ум, но еще более обширную ученость, перешедшую, наконец, в какое-то всеведение и всезнание. Расширив до таких необъятных пределов власть и мудрость Соломона, народное воображение объясняло себе это чудо знанием таких тайн, которые подчинили ему и земной и духовный мир, так что власть Соломона над духами не подлежала никакому сомнению. Все восточные писатели утверждали, что Соломон очень хорошо разумел язык зверей и птиц и часто с ними беседовал. Леонтий Константинопольский упоминает об этой власти в Слове своем на Духов день, а Никита Хониат в своей летописи рассказывает, что при императоре Мануиле Комнине был толмач Аарон Исаак, который посредством книги Соломоновой о магии вызывал духов и раздавал им приказания.

Личность Соломона при учреждении исламизма в том же самом виде перешла и во вторую главу Корана. Ему приписывали не одни трактаты о волшебстве, но также и открытие многих лечебных средств. Свида (Suidas) в своем словаре (’Εζεκίας) говорит, что Езекия велел стереть книгу Соломона, написанную на дверях храма, в которой изложены были лечебные средства против всех болезней: народ не молился более Богу и в болезнях обращался к описанным тут лекарствам. Св. Иустин в книге к православным (вопрос 55) упоминает также о лечебных средствах, открытых Соломоном. Прокопий Газский (ad III Reg. IV, 33) полагает, что писатели о медицине многое почерпали в книгах Соломона о деревьях, о природе, о свойствах растений и прочее.

Из всех этих примеров мы видим, что из мудрого Соломона предание сделало лицо мифическое, являющееся то мудрецом, то волшебником, то медиком, но, во всяком случае, имеющее силу чудотворную. Посредством этой волшебной силы он по желанию мог принимать вид любого зверя, как это подтверждается словами русской сказки: «Поити тебе со мною по земле, и царь Соломон лютым зверем догонит, а подымешь меня на пчелиныя крылья, и царь Соломон ясным соколом долетит, а в воде щукою догонит». Сверх того, Соломон является еще писателем книг магических, и писателем столь изобильным, что один ученый прошлого столетия счел долгом своим разуверять потомство в том, будто бы все книги, приписанные Соломону, действительно им были писаны.

Из этих книг мы упомянем здесь о самых замечательных.

Завещание Соломона — греческая рукопись в Париже, в Национальной библиотеке, № 1483 (fond Colbert) 31 .

Книга Соломонова престола (Gaulmin. Notes sur le livre de la Vie de Moise. Paris. 1615. II. C. 9) перепечатана Boissonade в 1838 году в Нюренберге.

Hygromantia Salomonis ad filium Roboam в одной Мюнхенской рукописи упоминается Gretzer’ом: De jure et more prohibendi libros malos. Lib. I. C. 10.

Lambecius упоминает о рукописи греческой в Вене с изложением тайн, открытых Соломоном.

Traité fort notable des propriétez des jours d’une chascune lune, extraict de la grande science du roi Solomon. 1530. В 16-ю долю.

Книга Соломона, состоящая из семи частей, в которых объяснялось, каким образом действовать, чтобы повелевать над демонами, сожжена по приказанию папы Иннокентия VI (Nicolaus Eymeric. Directorium Inquisitorium. Pars II. Quaest. 28).
В книге Альберта Великого «Зерцало Астрологии» упоминаются Соломоновы книги: Liber almadal; Liber quatuor annulorum; Liber de novem caudarus; Liber de tribus figuris spirituum; Liber de sigillis ad daemoniacos. (Книга Алмадал; Книга четырех перстней; Книга о девяти хвостарях ; Книга о трех образах духов; Книга о печатях против бесов).

Иоганн фон Триттенгейм (Trithemius. † 1516) упоминает: Clavicula Salomonis ad filium Roboam. Liber Lamene. Liber pentaculorum. De officiis spirituum.

Ключ Соломона, или Тайна тайн, самое известное сочинение, встречающееся во всех больших библиотеках и в особенности славившееся в Испании между иудеями и арабами.

Кольцо Соломона, магический трактат, в котором научаются, как заключать демонов в кольцо.

Сочинение о философском камне издал I. Rhenanus (Syntagma Harmoniae chimico-philosophicae. Francofurti. 1625. P. 309, sqq.

Толкователь снов по-еврейски напечатан в Венеции в 1516 г. в 4-у (Bartalocci. Bibl. rabbinica).

Тени мыслей, астрологический трактат, упоминается в XII еще веке (Sixtus Senensis. Bibliotheca Sancta. II. P. 131).

Травник Соломона на арабском языке и другие книги о естественной истории (D. G. Morhof Polyhistor. Lib. I. Cap. 6).

Сочинение о драгоценных камнях излагало, отчего происходят их цвета, каким образом они образуются и к чему они могут служить: один хранит чистоту телесную, другой служит против лихорадки, третий выгоняет нечистых духов, а Книга о демонах научала, как вызывать духов и как ими повелевать. (Michael Glycas. Annal. Part. II.) См.: Migne. Patrol. Graeca. T. CLXVIII. 1856. Col. 349.

Все эти книги или часть их, вероятно, перешла из Царьграда в Россию, где по примеру всей Европы до самого XVII столетия продолжали верить разным суевериям и, в особенности, волшебству. Из оправдания боярина Матвеева видно, какую важность придавали магическим сочинениям. В 1677 году он писал царю: «...как будто я у себя в домишке в палате с Стефаном доктором чли черную книгу, и в то де время будто пришло к нам в палату нечистых духов множество, и говорили нам, мне, холопу твоему, и доктору Стефану, те нечистые духи вслух, что есть у нас в избе третий человек; ... а та де книга в полдесть, а толщиною пальца в три, а учил де будто по той книге меня, холопа твоего, и сынишка моего Андрюшку Николай Спатарий».

Кроме названия «Черная книжка», которое могло быть и не самим заглавием, а просто означать книгу или сочинение, принадлежащее к чернокнижию, мы знаем еще несколько других заглавий подобных сочинений, но, к несчастью, имеем такие скудные материалы, что кроме заглавия мы о самом содержании книг и о происхождении их ничего не знаем. Так, например, Иоанн экзарх Болгарский упоминает (четырнадцать подобных книг, отмечая в своих добавлениях к их заглавиям и содержание некоторых из них

1) Книга Плартолой (Мартолой), рекше Остролог;
2) Острономиа;
3) Землемериа;
4) Чаровник, [в нихже суть вся дванадесять опрометных лиц звериных и птичиих, се же есть первое, тело свое хранит мертво, и летает орлом, и ястребом, и вороном, и дятлом, рыщут лютым зверем и вепрем диким, волком, летают змием, рыщут рысию и медведем;]
5) (книга) Громник;
6) Молния (Молнияник);
7) Месец окружится;
8) Коледник;
9) Метание;
10) Мысленик;
11) Сносудец;
12) Волховник, [волхвующе птицами и зверми, еже есть храм трещит, ухозвон, воронограй, куроклик, окомиг, огнь бучит, пес воет, мышеписк, мыш порты грызет, жаба воркочет, кошка в окне мышьца держит, сон страшен, слепца стретит, изгорит нечто, огнь пищит, искра из огня (прянет), кошка мявкает, падет человек, свеща угаснет, конь ржет, вол на вол, поточник различных птиц, пчела (поет), рыба (вострепещет), трава шумит, (древо о древо скрыпит, лист шумит), сорока пощекочет, дятел, желна, волк воет, гость приидет, стенощелк, лопаточник, волхвования различная.

13) Путник книга, в нейже есть написано о стречах, коби всякыя еретическыя, о часех злых и добрых, еже есть Богом отречено, о днех лунных, что первый день луны сотвори Бог Адама. Понеже солнце и луну и звезды небесныя сотвори Бог в среду, Адама же сотвори Бог в пяток. Како хощеши, невегласе, во един день рожение Адамле с луною исповедати, веруеши еретическым лжам, (оставя Святая писания), еже ти всю тридесять дни лжею списаша? Такоже и прочая кобы о мученицех и о благовещении, еже суть книгы еретическыя.

14) Звездочетец, 12 звезд, емуже имя Шестодневец, в нихже безумнии людие верующе и волхвуют, и ищут дни рожения своего, санов получение, и урока житию, и бедных напастей, различных смертей, и вазней (счастия) в службах и в куплях и в ремеслех, ищут своим безумием, оставя Божию помощь, и призывают бесов на помощь, и неведуще Божиих судеб, яко несть се Божие повеление, ни от святых Апостол святым отцем предано, но Богом ненавистно, и мерзко Богу бысть, второе идоловерие.]

К этим заглавиям надо присоединить семь книг, перечисленных в Стоглаве:

15) Рафли;
16) Шестокрыл;
17) Воронограй;
18) Острономий;
19) Зодий;
20) Альманах;
21) Звездочетьи;
22) Аристотелевы врата, или Тайна тайных Аристотеля.

Хотя мы не знаем содержания многих из этих книг, но можно заметить сходство некоторых заглавий с книгами, приписанными Соломону, и весьма вероятно, что некоторые из них перешли в русскую магическую литературу в точном переводе и без всяких переделок.

Разговор Соломона с царицей Савской, в котором она старается испытать мудрость его разными притчами и вообще всем, «елика име на сердце своем» (3 Царств 10, 1—10), послужил поводом к сочинению особой книги под заглавием: «Противоречия царя Соломона» (Contradictio Salamonis) 35 . В ней описывается разговор между Соломоном и другим лицом, которое предлагает царю самые трудные притчи и задачи. В первоначальной редакции этот разговор совершенно серьезный, но в последующих редакциях, когда эти рассказы, в особенности на Западе, сделались достоянием народной литературы, тон всего сочинения получил оттенок сатирический. В этом прении хотели изобразить противоположность между популярной, светской, шутливой мудростью и мудростью царя Соломона, высокой, нравственной, духовной. Лицо, вопрошающее Соломона, под именем Морольфа или Маркольфа, сделалось олицетворением народной сатиры против разных лиц и против идей средневекового быта. Оттого рассказы эти играли такую видную роль во время реформации.


К «Противоречиям царя Соломона» примыкает целый ряд повестей, в коих главное действующее лицо — Соломон. В русском списке этих сказаний 37 под заглавием: «Повести царя Давида и сына его Соломона и о их премудрости», составные части еще весьма заметны и образуют как бы два независимые рассказа; в одном предания о Соломоне передаются в виде истории детства и странствований его; в другом — книга Противоречий изложена в виде спора Соломона с царем Пором и оканчивается победой Соломона. Г-н Пыпин в статье своей о старинных сказках о царе Соломоне 38 показал родство русских преданий с преданиями германскими. Он заключает свое мнение тем, что немецкая и русская повесть имели, вероятно, один и тот же отдаленный источник — византийский. К этому надо прибавить, что и тут византийский перевод служил путем для перехода в Европу сказаний восточных. Стоило только сравнить повесть о Китоврасе, т. е. о кентавре, с теми преданиями, которые собраны в книге г-на Вейля, чтобы убедиться в их сходстве. Доказательством ее византийской редакции является то, что она упомянута в списке ложных книг у Иоанна Экзарха и у митрополита Киприана, под заглавием: «О Соломони цари и о Китоврасе басни и кощуны». Она встречается во многих русских рукописях, но самый древнейший доселе список этой повести находится в Хронографе Румянцевского музея (№ 453) 1494 года. Вот ее содержание. Соломон, желая спросить у Китовраса, известного своей мудростью, как тесать камни без помощи железа, посылает к нему в пустыню боярина с отроками хитростью захватить его. Посланные наполняют вином и медом все колодцы, из которых обыкновенно пивал Китоврас. Не заметив эту хитрость, Китоврас выпивает все колодцы, и отроки связывают его сонного и приводят к Соломону. Китоврас является в этой повести мудрецом, разрешающим все вопросы Соломона и даже предсказывающим будущность.

Теперь сравним нашу повесть с восточными рассказами, и в них мы найдем то же самое:

Соломон, возвратившись во Иерусалим, услышал ужасный шум, происходящий от молотков и от пил джинов, строивших храм; шум этот доходил до того, что жители города не могли говорить друг с другом. Он приказал духам прекратить работу и спросил у них, не знают ли они средства обрабатывать металлы без шума. Тогда один из джинов сказал ему: «Только могучий Сахр (Sachr) знает это средство, но доселе он не подчинился твоей власти». «Можно ли добраться до неги?» — спросил Царь. На это джин ответил: «Сахр сильнее нас всех вместе, и он превосходит нас как быстротой, так и силой. Я знаю, что каждый месяц он приходит пить к колодцу, находящемуся в земле Хиджр (Hidjr); может быть, о мудрый царь, ты сумеешь подчинить его своему скипетру». Соломон приказал быстро летающим джинам вычерпать из колодца всю воду и заменить ее вином, спрятаться вблизи и подсмотреть, что будет делать Сахр.

Спустя несколько недель Соломон, находясь на террасе дворца своего, увидел джина, прилетающего быстрее ветра к нему из земли Хиджр. Он спросил у него известия о Сахре. На это джин ответил: «Сахр пьян и лежит возле колодца; мы связали его цепями, толстыми, как столбы твоего храма, но когда он проспится, он разорвет их так же легко, как девичий волос». Соломон немедленно сел на крылатого джина и велел ему перенести себя к колодцу, менее, чем в час времени. Пора было ему прийти, потому что Сахр раскрывал уже глаза, но руки и ноги его были еще связаны, и Соломон мог приложить печать свою к его вые. Сахр вскрикнул так, что вся земля потряслась; но Соломон сказал ему: «Не бойся, могучий джин; я освобожу тебя, когда ты мне скажешь, каким образом можно разрезать без шума самые твердые металлы?» «Я не знаю того, о чем ты меня спрашиваешь, — ответил Сахр, — но ворон даст тебе на это ответ. Возьми яйца, лежащие в гнезде, и накрой хрустальным блюдом, и ты увидишь, как поступит ворон, чтобы разрезать его». Соломон последовал совету Сахра. Птица, видя, что не может добраться до яиц, улетела и, спустя несколько часов, возвратилась, держа в клюве камень, называемый Самур (Samur), и лишь дотронулась им до хрустального блюда, как оно разбилось пополам. Потом следует разговор Соломона с вороном о камне Самуре и месте его нахождения. Предание о Самуре живо сохранилось в памяти и европейских народов (см. сказания о Разрыв-траве, приносимой дятлом).

В том же самом восточном предании находится рассказ, очень важный для символики и для животного эпоса. В нем сказано: «Крик павлина на наречии человеческом значит: «Ты будешь судим так, как сам судишь».

Пение соловья означает: «Умеренность в желаниях есть величайшее благо». Горлица говорит: «Для многих созданий лучше бы было не быть созданными». Куропатка: «Кто умеет молчать, тот проходит всего безопаснее». Потатуйка говорит: «Кто не имеет жалости к другим, тот ни в ком не находит жалости». Птица Сирд (Syrdar): «Грешники, обращайтесь к Богу». Ласточка: «Делайте добро, и будете вознаграждены». Пеликан: «Хвала Богу на небесах и на земле». Голубь говорит: «Все преходяще, Бог один вечен». Орел: «Как бы ни была длинна наша жизнь, все-таки кончается смертью». Ворон: «Вдали от людей мне всего уютнее». Петух: «Думайте о Создателе вашем, о люди легкомысленные!» 42 . Из одного этого примера видно, сколько важных данных для символики находится в преданиях Востока и как в восточном животном эпосе подготовлены были все нужные материалы для развития во граде Лукорде символики. Кроме рассказанного выше содержания повести о Китоврасе, в русских рукописях встречается еще другая редакция той же самой сказки, а именно в списке XVII века. В ней Китоврас является царем города Лукорья и братом Соломона. Узнав, что у Соломона красивая супруга, он посылает боярина своего хитростью увести ее. Потом Китоврас женится на ней, и повесть кончается тем, что Соломон захватывает его в плен и казнит его.

Сочинения Георгия Писиды VII века. В Софийском временнике под 1385 годом отмечено о переводе на русский язык поэмы Георгия Писиды, носящей в греческом оригинале заглавие «‘Εξαήμερον ἣ κοσμουργία» («Шестоднев, или Миросоздание»).
Христианская топография Козьмы Иидикоплова VI века. Неизвестный автор, по мнению Фабриция (Bibl. Gr. IV. P. 251—262), был купцом в Александрии; посетив во время своих путешествий Индию, составил он описание этой страны, в котором поместил все басни, сочиненные на Востоке и упомянутые в сочинении Ктесия. Тут являются ноздророг (ῥινόκερος), слон, телчеслон (ταυρέλαφος), камелопард (καμηλοπάρδαλις), мскус, вол, единорожец (μονόκερος), вепреслон, речной конь (ἱπποπόταμο), деревья, виноградник, перец, кокосовые орехи (κάρυα ἰνδικὰ, nuces Indicae), фоки, дельфины, хелон (χελώνη), камень иакинт и пр. Во всем сочинении автор, передавая чудные качества разных предметов, обращает внимание на одну естественную историю, не упоминая о символическом значении этих предметов.
Сочинения по естественной истории, например, Диоскорида и других, содержат многое для символики.

Жития святых, писанные по-гречески, содержат богатый материал для символики; подробности будут помещены в Символическом словаре.

Переводы разных греческих книг, в которых есть статьи, относящиеся до символики; так, например, Изборник Святослава 1073 г. содержит «Сказание о 12 камнях св. Епифания Кипрскаго» [см. выше].

Один из важнейших источников физиологии находится в цикле сказаний об Александре Великом.

Книги толковые, [разъяснявшие смысл Священного Писания не только с богословской, но и с символической и даже естественноисторической стороны, то в виде связных толкований на отдельные книги Библии, то в виде вопросов и ответов произвольного состава, содержат в себе обширный материал по христианской символике].
Иногда толкования выражались не словами, а лишь изображениями: таковы греческие Псалтири символически-толковые с картинами [на полях]; система [лицевых толкований], в них принятая, переходит в том же виде и в Россию.

Все эти сочинения, перешедшие вместе с христианской верой, получили по всей России неоспоримое право гражданства. Чудные сказания не были подвергнуты строгой критике, а только переведены более или менее точно. Достоверность этих сказаний осталась неоспоримой. Оттого мы видим, что на памятниках постоянно появляются изображения тех предметов, коих описание содержится в этих византийских источниках. Сверх того мы увидим, что эти семена преданий о чудесном мире пали на почву, довольно к этому подготовленную.

Норманнский элемент, вошедший в Русь вместе с призванными князьями, принес с собой сведения о физиологии и о физиологах. Вот на чем мы основываем наше мнение: занесение в Русь физиологов норманнами может доказываться [вещественными] памятниками, на которых с очень раннего времени изображаются животные, как в [западных] бестиариях, и письменными памятниками, где животные применяются по смыслу бестиариев, а не по смыслу греческих физиологов .

ГЛАВА II

Второй главный источник византийской символики: памятники вещественные.
Символика в архитектуре, живописи и ваянии. Преобладание аллегорий или олицетворений.

Мы теперь видели, сколько письменных памятников греческое духовенство привнесло в Россию. Все эти памятники способствовали к расширению пределов символики. Но кроме этих источников византийская символика еще более укоренилась на Руси памятниками вещественными, по которым каждый мог изучать наглядно приложение этой науки к искусствам. По части искусств и художеств Россия столько же могла научиться от Византии, сколько она почерпала в письменных источниках. Стоит взглянуть на состояние архитектуры и художеств в Византии, чтобы понять, какие сведения и какие образцы греческие художники приносили с собою.

Византийская архитектура при Крещении Руси уже стояла на высшей ступени развития; она уже создала храм св. Софии и, воспользовавшись техникой и примерами древних, преобразила архитектуру языческую в христианскую науку, применив ее к потребностям религии. Византийский купол, оканчивающий здание, символически выражал единство Бога и вместе с тем служил доказательством, что византийская архитектура дошла до полного знания необходимых для нее правил и достигла до венца полного развития. Все храмы, выстроенные до св. Софии, показывают постепенное развитие искусства; постепенно создавались новые формы, совершенно чуждые языческой архитектуре.

Церкви в Тире и Вифлееме, храмы Влахерн и св. Иоанна в самом Царьграде были выстроены еще по образцу римских базилик. Но вскоре эта форма заменяется круглой и осьмигранной, как в церкви Гроба Господня, в церкви Антиохийской. Но и эта форма уступает место равностороннему греческому кресту, как, напр<имер>, в церкви св. Апостолов в Царьграде, евангелиста Иоанна [в Латеране] в Риме. Наконец, постройкой св. Виталия в Равенне и св. Сергия и Вакха в Царьграде византийская архитектура приготовилась к созданию св. Софии. Архитектурная наука кроме своих правил об изящном имела также свои правила символики, ибо каждая часть христианского храма должна была символически напоминать или догматы веры, или историю

Церкви. Так, например, в пятиглавой церкви средняя глава означает Христа, а остальные четыре — евангелистов.

С развитием архитектуры тесно связано развитие ваяния и живописи. И то и другая развивались и даже перерождались для лучшего украшения храмов, и для этой цели они постоянно принуждены были прибегать к символике, как к богатому запасу изящных изображений. Страсть к символизму, которая, как мы видели выше, сильно развилась в первых столетиях христианства и удержалась в средних веках до самого Возрождения, сделала символические изображения необходимой принадлежностью всякого памятника.

Эти памятники искусства как живописи, так и ваяния составляют богатый источник материалов для символики. В них в особенности замечательно почти постоянное преобладание аллегории или олицетворения.

Христанская Церковь, переживши времена гонения и страданий и переходя из состояния угнетения в состояние победителя, должна была себе создать искусство новое, соответствующее ее догматам. При этом создании, при этом рождении христианского искусства присутствует та же разумная терпимость ко всему старому, ко всему, перешедшему в народные нравы и привычки, какую мы уже заметили выше при рассмотрении происхождения византийской символики. Преобладающая теперь Церковь не стала ломать и уничтожать прежние формы и типы. Прежде чем уничтожить их, ей надо было заменить их совершенно новыми, а так как она этих новых типов не имела тут же под рукой, то употребила старые, освященные временем и произведениями гениальных художников древности.

Первую необходимость приложения этих типов языческого мира к памятникам христианства Церковь в особенности почувствовала при представлении олицетворений, которые она встречала в книгах Священного Писания. Написанные на Востоке, эти книги пропитаны духом восточных народов, расположенных к аллегорическим картинам; <как> в Ветхом, так и в Новом Завете мы везде видим преобладание этого направления.

Сам Бог в книгах Ветхого Завета обращается к природе, как к лицу: «Слыши небо, и внуши земле, яко Господь возглагола: сыны родих и возвысих, тии же отвергошася Мене» (Исайя 1, 2). «Ужасеся небо о сем, и вострепета попремногу зело, глаголет Господь» (Иерем. 2, 12). «И речеши: горы Израилевы, слышите слово Господне; сия глаголет Адонаи Господь горам и холмом, и каменем и дебрем; се Аз наведу на вы меч, и потребятся высоты ваша» (Иезек. 6, 3). «Слышите, яже глагола Господь: востани, судися с горами, и да слышат холми глас твой. Слышите горы суд Господень, и дебри основания земли: яко суд Господень к людем Его, и со Израилем претися имать» (Мих. 6, 1—2).

Этим примерам, часто встречаемым, соответствуют те слова, в которых выражается радость или почтение всей природы. Природа, как бы возбужденная словами Божиими, воплощается, олицетворяется и отвечает Ему: «Небеса поведают славу Божию, творение же руку Его возвещает твердь. День дни отрыгает глагол, и нощь нощи возвещает разум» (Псал. 18, 1—2). «Да восхвалят Его небеса и земля, море и вся живущая в нем» (Псал. 68, 35). «Фавор и Ермон о имени Твоем возрадуетася» (Псал. 88, 13). Псалмы 147 и 148 вызывают Иерусалим, Сион и всю природу: солнце и луну, звезды и свет, небеса небес и воду, змиев и бездны, огонь, град, снег, голоть, дух бурен, горы и холмы, древа плодоносная и кедры, звери и скоты, гады и птицы пернаты на хваление Господа Бога.

У духовных писателей мы встречаем столько же примеров олицетворений. Так, Григорий Назианзин († 389) называет землю матерью всех существ (μήτηρ πάντων); обращается прямо к ней словами: «священная земля» или «любезная земля» (Γαι̃α φίλη) и упрашивает ее хранить умерших или не принимать в свои недра людей, обкрадывающих гробницы.

К этим словам, выражающим олицетворение природы вообще, не придавая ей, кроме голоса, никаких других признаков совершенного и полного олицетворения, надо присоединить примеры из Священного Писания, в которых выказываются остальные признаки. В них олицетворения являются совершенно человеческими существами, смотрят, убегают, прыгают и пр., одним словом — одаренными всеми членами человеческого тела. Псал. 113, 3—7: «Море виде и побеже, Иордан возвратися вспять. Горы взыграшася яко овни, и холми яко агнцы овчии. Что ти есть море, яко побегло еси, и тебе Иордане, яко возвратился еси вспять? Горы, яко взыграстеся яко овни, и холми яко агнцы овчии?». Псал. 97, 8—9: «Реки восплещут рукою вкупе; горы возрадуются от лица Господня». Числ. 16, 30:

«Но явно покажет Господь, и отверзши земля уста своя пожрет я». Иона 2, 4: «Отвергл мя еси во глубины сердца морскаго, и реки обыдоша мя». Плач Иер. 2, 18—19: «Возопи сердце их ко Господу: стены дщере Сиони да излиют якоже водотеча слезы день и нощь; не даждь покоя себе, и да не умолкнет зеница очию твоею. Востани, поучися в нощи в начале стражбы твоея, пролей яко воду сердце твое пред лицем Господним, воздвигни к Нему руце твои».

Придав олицетворениям человеческое тело и все внешние признаки человека, книгам Священного Писания оставалось для окончательного и полного образования этих олицетворений приписать им те умственные и душевные способности, которыми пользуется человек. Мы встречаем примеры, в которых упоминается об умственных и душевных признаках олицетворений. Так, в книге Иова (20, 27) говорится о разумной деятельности неба и земли: «И да открыет небо беззакония его (нечестивого), и земля да востанет нань»; у пророка Иеремии (51, 48): «И возвеселятся над Вавилоном небеса и земля, и вся сущая в них».

Олицетворения, так ясно и так полно выраженные в книгах Священного Писания, нуждались в типах в то время, когда отживающий мир язычества и политеизма во всякой частице природы видел особое божество и придал ей особые отличительные атрибуты. При этой многочисленности языческих типов трудно было немедленно, при первой нужде, создать новые типы и приучить к ним глаз новообращенных. Христианская религия, при своей терпимости, не только не отбросила все эти типы языческого мира, но даже в первые времена воспользовалась самыми зданиями язычников; одеяния их служили облачениями для христианских священников, саркофаги их употреблялись для погребения христиан. Допустивши раз эту терпимость ко всему древнему, рождающееся христианское искусство воспользовалось преданиями греков и разом получило возможность выразить на памятниках вещественных понятия и идеи нового учения. При самом Константине Великом христианские олицетворения выражаются типами, заимствованными у языческого искусства, и с тех пор остаются принадлежностью всякой аллегории. Они сами и со всеми их атрибутами до такой степени, с самого начала уже, слились с христианским искусством, что нам нельзя отыскивать в них постепенного развития. Олицетворения посредством языческих типов немедленно и во всей своей обширности допущены в христианское искусство, и нам остается только изучать, какое положение и какое значение они получили на христианских памятниках.

Вместе с олицетворениями природы в христианском искусстве развились одинаковым образом и олицетворения понятий отвлеченных. Сюда принадлежат как качества, так и пороки человеческие, нравственное состояние человека, одним словом — олицетворение духовной жизни и духовного состояния. Эти олицетворения отвлеченных понятий, раз они должны были быть выражены вещественно, наглядно, еще более, чем олицетворения природы, нуждались в типах языческого мира и еще теснее сроднились с формами древней мифологии. Они на памятниках христианских не различаются от олицетворений природы, а наравне с ними участвуют в общем распределении памятника.

Эта часть символики превосходно исследована в сочинении г-на Пипера Mythologie und Symbolik der Christlichen Kunst 49 . Он рассматривает все памятники от языческих до новейших времен и разделяет олицетворения на олицетворения вселенной и небесных явлений, к которым причисляются небо, земля, море, четыре стихии (στοιχει̃α), преисподняя, солнце, луна, планеты, гармония сфер небесных, звезды и знаки Зодиака. Второй отдел состоит из олицетворений времени вообще, времени и часов дня, года и месяцев. Третий отдел содержит явления атмосферы, как-то: явления огненные, ветры и части света. Четвертый отдел образуют явления на земле, т. е. горы, землетрясения, реки, страны и города. К этим четырем отделам присоединяется прибавление об олицетворениях нравственно-мифологических (ethisch-mythologische Vorstellung).

После столь обширного и ученого труда мне почти не следовало бы заниматься этой частью символики, если бы автор, обняв все известные доселе памятники, в особенности западные, не упустил из виду особенности, свойственные одним олицетворениям византийской символики. Г-н Пипер, исследуя все памятники, как восточные, так и западные, стремится к своей цели: доказать, сколько остатков языческой мифологии сохранилось в христианском искусстве. Мне же, напротив, рассматривающему одну византийскую символику, надо только обратить внимание на символические правила, которым олицетворения были подвергнуты в византийской символике. Кроме того, для меня важно доказать, что эти правила, получившие силу закона для греков, перешли к нам в Русь и сохранились в нашей символике. Труд г-на Пипера послужит мне важным путеводителем в затруднительном вопросе об олицетворениях, и часто мне надо будет прибегать к его исследованию; но воззрение его на символику византийскую я постараюсь расширить памятниками новыми и не описанными ученым профессором Берлинского университета.

В рукописях от IV века до конца X века сохранились еще явные признаки свежести древних преданий, оттого олицетворения и все атрибуты, употребляемые для ясного определения значения олицетворений, заимствованы у древнего языческого мира. Греческая мифология ярко отразилась в этом периоде миниатюрного искусства византийцев. Первый пример олицетворения встречается в древнейшем списке книги Бытия в Вене. На картине, изображающей изгнание Адама и Евы из рая, между ними представлена фигура в длинной одежде; эту фигуру Ажинкур принимает за олицетворение Раскаяния. Выражение лиц и движений Адама и Евы действительно представляют все признаки величайшего горя. Но точность этого предположения Ажинкура могла бы быть подвергнута сомнению, если бы на 13 и 14 рисунках мы не встретили нового подтверждения. На 13 рисунке представлена Ревекка, поящая из колодца слугу и стада Авраама; на 14 рисунке Ревекка говорит со слугою Авраама и получает от него «усерязи златы весом по драхме и два запястия на руки ея» (Быт. 24, 22). На обоих рисунках возле источника нарисована нимфа: полуобнаженная женская фигура лежит, облокотившись на урну, из которой течет вода; на голове длинные волосы, придержанные повязкой.

В другой рукописи той же библиотеки, VI века, написанной по приказанию Иулианы (Juliana Anicia), дочери императора Оливрия, внучки Валентиниана III, художник еще более пользовался олицетворениями. На первом рисунке этой рукописи Диоскорида представлен павлин; Ламбеций полагает, что, означая у древних апофеоз, павлин изображен здесь льстивым художником в честь Иулианы в том же самом символическом значении. Монфокон, напротив, относит весь символизм этого павлина к значению, принятому Аристофаном, что эта птица была атрибутом медиков (μηδικὸς ὄρνις).

На втором и третьем рисунках — изображения древних медиков, а на четвертом представлен Диоскорид, сидящий в кресле. Перед ним стоит женщина, молодая, в длинной одежде, с ожерельем на шее, на руках — браслеты; она протягивает ему корень мандрагоры (mandragora nigra) 52 . Над нею надпись: ΕΥΡΕΣΙΣ, Изобретие, находка. На следующем рисунке то же самое олицетворение держит мандрагору; с одной стороны художник рисует этот корень, а с другой Диоскорид сидит и описывает его.
<table width="10" border="0" cellpadding="10" cellspacing="0"><tbody><tr><td></td></tr></tbody></table> Илл. 3

На шестом рисунке, в осьмигранном поле, образовавшемся на середине круга, перевитого золотой цепью, сидит на золотом престоле, поддерживаемом двумя орлами, Иулиана, в венце, в одежде частью золотой, частью голубой, и в красных башмаках, как царьградские императрицы; под ногами ее скамья. В левой руке она держит книгу, а правая протянута вперед.

По сторонам две аллегорические фигуры, объясненные надписями: налево от нее ΦΡΟΝΗΣΙΣ, Благоразумие, держит книгу; направо — ΜΕΓΑΛΟΨΥΧΙΑ, Великодушие, с золотыми монетами на груди. Перед нею стоит крылатый ребенок и подносит Иулиане открытую книгу; над ними надпись: ΠΟΘΟΣ ΤΗΣ ΣΟΦΙΑΣ ΚΤΙΣΤΟΥ, Любовь мудрости Создателя. Ниже Купидона лежит на коленях женщина в длинной белой одежде («albo amictu instar sanctimonialis, sive Deo, consecratae virginis, vestita» («одетая в белое, подобно монахине») по Ламбецию. Она так низко нагнула голову, что лбом дотрагивается до правой ноги Иулианы. Над нею полуистертая надпись, из которой хорошо читается только первое слово ΕΥΧΑΡΙΣΤΙΑ, Благодарность. Пониже скамьи стоят две меры хлеба, символически означающие щедрость (илл. 3).

Во всех этих олицетворениях, созданных по образцам языческой мифологии, древний элемент так преобладает, что совершенно отстранил все христианское. Эти олицетворения более годятся на древний греческий или римский памятники, чем в христианскую символику. Вообще они долго сохраняют свой языческий характер и стоят совершенно отдельно, особняком, в христианской символике как отпечаток древней мифологии. Этот отпечаток еще разительнее поражает в тех изображениях, где олицетворения помещены вместе с историческими лицами Священного Писания. Византийская живопись в рукописях изобилует примерами этого.

<table width="10" border="0" cellpadding="10" cellspacing="0"><tbody><tr><td></td></tr></tbody></table>
Илл. 4
<table width="10" border="0" cellpadding="10" cellspacing="0"><tbody><tr><td></td></tr></tbody></table>
Илл. 5

В Ватиканской рукописи VII (X в. — Публ.) века, или, точнее сказать, в картинном свитке истории Иисуса Навина (Palatina, № 405) наряду с действующими лицами Библии постоянно являются олицетворения. Во-первых, мы имеем олицетворения городов Иерихона, Гай и Гаваона. Сохранив типы, помещаемые на древних монетах как греческих, так и римских, они представлены с теми же атрибутами: на голове стенчатый венец; туника голубая или красноватая; в руках или рог изобилия, или длинный жезл, или свиток. Когда женщина, олицетворяющая Иерихон (ΠΟΛΙΣ ΙΕΡΙΧΩ), видит взятие города, то она опустила руки в виде отчаяния, и рог изобилия лежит возле нее на земле. Город Гай (ΠΟΛΙΣ ΓΑΙΕ) держит свиток в левой руке и, опираясь на правую руку, с равнодушием смотрит на соглядатаев, посланных Иисусом Навином (илл. 4). На картине, где израильтяне со слишком незначительным войском приступают к Гаю, олицетворение его спокойно сидит у городской стены, правой рукой придерживает оно рог, на который облокотилось левой. Те же самые атрибуты встречаются также и в олицетворении города Гаваона (ΠΟΛΙΣ ΓΑΒΑΩΝ). Оно сидит и держит длинный посох с шаром наверху; кроме белой туники, на плечах видны концы голубой мантии, а внизу лежит красноватая драпировка (илл. 5). Вокруг голов у всех трех олицетворений сделан венец (нимб), который тут в первый раз является особым признаком византийского иконописания; он не означает ни власти, ни святости, а служит признаком того, что нарисованная фигура не есть лицо действительное, а олицетворение или аллегория.

В этой же рукописи мы имеем олицетворения целых местностей, как, например: дебрь Ахор — полуобнаженная мужская фигура лежит на горе, опираясь на левую руку, а в правой держит колосья; возле нее надпись: ΕΜΕΚΑΧΟΡ (Иис. Нав. 7, 24): «...и возведе я во емек Ахор» (в дебрь Ахор). Вокруг головы нет венца. Местность Галгал — полуобнаженная фигура лежит и держит у левого плеча рог изобилия; при ней надпись: ΓΑΛΓΑΛ (Иис. Нав. 4, 19). Холм обрезания. Лежащая полуобнаженная фигура с надписью: βουνὸς τω̃ν ἀκροβυστιω̃ν. Гора Гевал — полуобнаженная лежащая фигура, прикрытая голубой драпировкой, с надписью: ΟΡΟΣ ΓΑΙΒΑΛ.

На другом рисунке эта фигура держит рог изобилия. Все эти олицетворения не имеют отличительных атрибутов и как бы свидетельствуют о начале сочинения аллегорических фигур. Только Иордан, как нимфа колодезя Ревекки, легко отличается по урне, на которую он опирается, по водяным растениям, которые держит в левой руке, и вообще по общему сходству в позе со всеми речными богами древней мифологии (илл. 6).
<table width="10" border="0" cellpadding="10" cellspacing="0"><tbody><tr><td></td></tr></tbody></table> Илл. 6

Такие же, самые ясные, атрибуты встречаем мы у другого морского божества, служащего олицетворением в рукописи IX века проповедей Григория Назианзина в Париже (№ 510) 53 . Моисей ударяет посохом воды Чермного моря, изображенные в виде обнаженной женщины, держащей в руке весло античной формы и обозначенной надписью: θάλασσα (море).

В ватиканской рукописи X века (№ 755) пророчеств Исайи находится изображение пророка молящимся. Чтобы выразить в изображении слова пророка: «От нощи утренюет дух мой к Тебе, Боже» (Ис. 26, 9), художник представил перед Исайей ребенка в короткой рубашке, держащего в руке факел; над ним надпись: ὄρθρος, Утренняя заря. За пророком Исайей стоит олицетворение Ночи, Η ΝΥΞ, в виде женщины зеленоватого цвета. Над головой ее развивается голубое покрывало с белыми звездами. В левой руке держит она потухающий факел, вся одежда ее темного цвета; верхняя часть, с красноватыми оттенками, кончается к низу совершенно черным цветом, как небо темнеет, когда потухают последние румяные лучи закатившегося солнца. Венцы вокруг голов незаметны в ватиканской рукописи, зато они ясно обозначены на совершенно подобном изображении в современной рукописи в Париже.

В другой современной рукописи, в Псалтири с толкованиями в Париже (№ 139) 55 аллегория еще более развита и уже совершенно слита с действующими лицами. На первом рисунке изображен Давид, поющий псалмы. Возле него сидит и опирается на его плечо женская фигура: Мелодия (ΜΕΛΟΔΕΙΑ). Другая женская фигура, вероятно, тоже олицетворение, может быть, Поэзии, выглядывает позади из-за памятника.

Впереди спокойно лежит мужская фигура темно-коричневого цвета, отчасти покрытая зеленым покрывалом; в левой руке — ветка. Надпись: ΟΡΟΣ ΒΗΘΛΕΕΜ, означает, что эта фигура олицетворяет лесистые горы Вифлеемские (илл. 7). На изображении борьбы Давида со львом олицетворение Крепости ΙΣΧΥΣ поддерживает его, а из-за скалы выглядывает с удивлением юношеская фигура, или олицетворение Пустыни (илл. 8). Далее, на изображении помазания Давида является Кротость (ΠΡΑΟΤΗΣ). Она и пророк Самуил имеют венцы светло-розового цвета. На изображении смерти Голиафа мы видим убегающую Хвастливость (ΑΛΑΖΟΝΕΙΑ), Давида же поддерживает женская фигура Сила (ΔΥΝΑΜΙΣ).

<table width="10" border="0" cellpadding="10" cellspacing="0"><tbody><tr><td></td></tr></tbody></table>
Илл. 7
<table width="10" border="0" cellpadding="10" cellspacing="0"><tbody><tr><td></td></tr></tbody></table>
Илл. 8
<table width="10" border="0" cellpadding="10" cellspacing="0"><tbody><tr><td></td></tr></tbody></table> Илл. 9

На другом изображении направо от Давида стоит женщина в длинной тунике и пеплосе; правую руку она приподняла, а в левой держит книгу; над нею надпись: Премудрость (ΣΟΦΙΑ). На левой стороне царя-пророка также женская фигура, со свитком в левой руке и с надписью: Пророчество (ΠΡΟΦΗΤΙΑ) (προφητεία — Пер.). Обе фигуры на каменных подставках (илл. 9). На изображении упреков пророка Нафана, над лежащим на земле Давидом, женская фигура в розовом венце, с грустным выражением лица обозначена надписью: Раскаяние (ΜΕΤΑΝΟΙΑ). На картине перехода иудеев через Чермное море Ночь (ΝΥΞ) представлена с теми же атрибутами, как на ватиканской рукописи: голубоватая фигура с покрывалом, усеянным звездами. Самый же рисунок из ватиканской рукописи повторяется и в этой Псалтири; единственное почти различие состоит в перемене слова ὄρθρος и φοσφορος (φωσφόρος — Пер.). Кроме Ночи на картине перехода через Чермное море повторяется также олицетворение Моря (см. выше, парижскую рукопись № 510); оно также держит весло и прикрыто немного зеленым покрывалом;

над ним надпись: ΕΡΥΘΡΑ ΘΑΛΑΣΣΗ (ἐρυθρὰ θάλασσα — Пер.). Другая, совершенно обнаженная, фигура, мужская, темно-коричневого цвета, усиливающаяся стянуть фараона с колесницы, представляет Глубину (ΒΥΘΟΣ). Пустыня (ΕΡΕΜΟΣ) (ἔρημος — Пер.), олицетворенная тут же в виде женщины, сидящей возле Моисея, не имеет никаких отличительных атрибутов. В изображении Моисея, получающего скрижали Завета, впереди лежит олицетворение горы Синай (ΟΡΟΣ ΣΙΝΑ) с совершенно теми же отличительными признаками, как олицетворение горы Вифлеемской: тот же цвет коричневый, то же зеленое покрывало, та же зеленая ветка. Над изображением молящегося царя Езекии, на другой картине, представлена женская фигура в голубом венце — олицетворение Молитвы (ΠΡΟΣΕΥΧΗ).

В рукописи Ветхого Завета (Vaticana. Reginae Sueciae, № 1) того же X столетия повторяются те же самые олицетворения. Пустыня представлена также в виде обнаженного мужчины в лавровом венке; он сидит на голой скале, опираясь правой рукой, левую он приподнял в знак удивления, с которым смотрит на Моисея, получающего скрижали Завета. На картине, изображающей помазание Давида на царство пророком Самуилом, над ним парит олицетворение в виде молодой женщины с розовым венцом вокруг головы. Оно не определено ни подписью, ни особым отличительным атрибутом.

<table width="10" border="0" cellpadding="10" cellspacing="0"><tbody><tr><td></td></tr></tbody></table> Илл. 10

Чтобы понять, каким образом византийская символика поступила с искусством, стоит только взглянуть на 13-й рисунок этой же самой рукописи. Художник хотел олицетворить слова пророка Исайи (<Ис. 26, 9>). Пророк Исайя стоит, обращая взоры к небу, из которого видна десница Божия с ярким лучом. Направо от пророка стоит женщина с благородными чертами лица; цвет ее темно-зеленоватый с белыми просветами; на ней темно-лиловая одежда и длинное голубое покрывало, усеянное звездами, левой рукой она держит опущенный погасший факел; с надписью: ΝΥΞ (Ночь). Налево от пророка стоит красивый мальчик, полуодетый, правую руку он приподнял, а левой держит вверх горящий факел; олицетворение это — Утренняя звезда φωσφόρος (Венера). На заднем плане представлен кипарис и еще другое дерево (илл. 10).

Эти рукописи содержат примеры почти всех аллегорических фигур византийской символики, которые повторяются в рукописях последующих столетий в том же самом виде и с теми же атрибутами. Они одинаковы на всех миниатюрах, так что должно предполагать, что художники обязаны были срисовывать с древнейших рукописей, чтобы в точности исполнить принятые правила для аллегории; эти правила были ясные, неизменные и составляли твердое основание византийских олицетворений. Хотя многие из них, в особенности те олицетворения, которые не были заимствованы у древней мифологии, не имеют отличительных атрибутов и для объяснения своего прибегают к надписям, но этот недостаток происходит оттого, что эти аллегории олицетворяют такие понятия, для которых и невозможно приискать отличительные атрибуты. Каким, например, образом можно выставить отличительный характер Раскаяния, Хвастливости, Дара пророчества, Молитвы и проч.? Или каким образом различить олицетворения Пустыни, Пучины морской, Холма Обрезания, горы Гевал, страны Галгал, дебри Ахора и проч.? Вообще эта неясность в некоторых олицетворениях происходит не от неразвитости византийской символики, а от невозможности выразить картинно отличительные признаки некоторых понятий. В этом затруднении для символики оставалось только одно средство: заимствовать атрибуты из предметов природы; но и тогда цель не была бы достигнута, потому что символизм аллегорических фигур должен был поясняться символизмом предметов природы. Греки прекрасно поняли неизбежность этого затруднения, но не старались его облегчить увеличением числа атрибутов: они знали, что этим только затмишь аллегории еще более. Оттого византийские аллегории, хотя иногда наивно объясняются простою надписью, но все-таки лучше тех олицетворений, которые созданы были во время Западного Возрождения и в которых часто самое название не достаточно еще для объяснения столь многочисленных и непонятных атрибутов.
<table width="10" border="0" cellpadding="10" cellspacing="0"><tbody><tr><td></td></tr></tbody></table>
Илл. 11
<table width="10" border="0" cellpadding="10" cellspacing="0"><tbody><tr><td></td></tr></tbody></table>
Илл. 12

В рукописях от XI до XIV века эти олицетворения постоянно повторяются в том же самом виде и без всяких изменений. Способ составлять аллегории остается один и тот же, только число их увеличивается.

На первом листе Евангелия 1128 года (1122 г. — Публ.) 57 представлен Христос. Он сидит на престоле и возлагает руки на головы Иоанну II Комнину и сыну его Алексию. По сторонам Христа две совершенно сходные аллегорические фигуры, нагнувшись на спинку престола, они как бы нашептывают что-то в ухо Христа. Обе фигуры в высоких золотых коронах, с венцом вокруг головы, с длинными волосами и в широких мантиях. При одной, направо, написано: Милосердие, ἐλεημοσύνη; у другой, налево, — Правосудие, ἡ δικαιοσύνη (илл. 11).

В современной рукописи Иоанна Лествичника аллегория является не только как вспомогательное средство художнику, но как элемент необходимый по самому содержанию и направлению сочинения. При многочисленности аллегорий, не определенных отличительными признаками, без точных надписей невозможно было бы их распознавать. Сам художник рассчитывал на помощь надписей, потому что, придав всем порокам темный цвет, а добродетелям светлый, он ясно определил только эти две категории олицетворений; но и тут даже встречаются исключения; так, например: Клевета (καταλαλιά) не темного цвета. Из аллегорий, имеющих кое-какие отличительные атрибуты, мы имеем: Жизнь (βίος), обнаженную фигуру, ходящую на колесах (илл. 12); Путешествие (ξενιτειά) с деревцем в руке проч. В числе добродетелей Молитва (προσευχή), Смирение (ταπεινοφρόνεσις) и многие другие ничем между собой не различаются, и только по цвету отличаются от Страсти (θυμός), Сна (ὕπνος), Хвастливости (κενοσοξία), Пресыщения (κόρος) и других пороков (илл. 13).

<table width="10" border="0" cellpadding="10" cellspacing="0"><tbody><tr><td></td></tr></tbody></table> Илл. 13

В рукописи мниха Иакова 59 XII века часто встречаются олицетворения Иордана и других рек или источников в виде водяных божеств, держащих рога или сосуды, из которых течет струя. Иногда, как, например, в изображении земного рая, одна фигура служит для олицетворения всех четырех рек. Тут повторяются одни олицетворения речные, а в Псалтири 1177 года 60 и в рукописи, описанной Ажинкуром 61 , все олицетворения помещены в одних и тех же положениях и точно списаны с рукописей X века. Мы убеждаемся отсюда, какие твердые неизменные правила составили основание византийской символики.

Рассматривая аллегорические фигуры в византийских миниатюрах, мы не должны упустить из виду, сколько мы в них встречаем животных. Не только на заставках, на заглавных буквах, но и на самих картинах мы постоянно находим примеры для объяснения животной символики (илл. 14), которые помещены в Словаре, в конце этого сочинения.

<table width="10" border="0" cellpadding="10" cellspacing="0"><tbody><tr><td></td></tr></tbody></table> Илл. 14

Византийские художники употребляли аллегорические фигуры не только в миниатюрах, но еще и на своих изваяниях. Тут свежесть предания древнего искусства сохранилась еще более. В особенности в изваяниях небольшого размера аллегория составляет главное основание композиции художника: без нее он не может создать ни одной сцены. Стоит только раскрыть сочинение ученого Гори «Thesaurus veterum diptychorum» («Сокровищница старинных диптихов»), чтобы убедиться в частом, даже излишнем, употреблении аллегорических фигур. Древняя языческая форма в них постоянно преобладает, и так сильно, что почти совершенно скрывает всякое проявление христианского чувства. Одним из лучших образцов умения хорошо располагать символические изображения должны служить молотки на бронзовых дверях (илл. 15).

<table width="10" border="0" cellpadding="10" cellspacing="0"><tbody><tr><td></td></tr></tbody></table> Илл. 15

<table width="10" border="0" cellpadding="10" cellspacing="0"><tbody><tr><td></td></tr></tbody></table>
Илл. 16
<table width="10" border="0" cellpadding="10" cellspacing="0"><tbody><tr><td></td></tr></tbody></table>
Илл. 17

Из многочисленных этих памятников, указывающих на понимание символики и на применение ее правил к разным искусствам, русские легко могли научиться обходиться с нею, тем более, что первоначальные художники по всем отраслям знаний были греки, выписываемые из Византии. Они способствовали укоренению греческой символики в русском искусстве и свежему сохранению ее правил. Их главное и даже единственное поприще, которое они вполне себе подчинили, были памятники, принадлежащие к религии. Эта односторонность византийского влияния на русское искусство произошла натуральным образом от начала, посредством которого византийская символика явилась к нам. Греческие художники, пришедшие с греческим духовенством или выписанные им из отечества, явились для помощи в распространении религии. Прежде всего надо было строить христианские церкви и украшать их. Из летописей наших мы видим с удивлением многочисленность и значительность этих построек в первые времена по принятии христианства и легко понимаем, отчего символика византийская по преимуществу отразилась на памятниках церковных; и тут она сохранилась с отличительным своим характером и без всякой примеси чуждого элемента.

Так, например, на памятнике даже XIV века мы видим византийское предание во всей первоначальной своей чистоте. На бронзовых дверях в Успенском соборе в городе Александрове, сделанных по заказу Новгородского архиепископа Василия К<алики> в 1336 (6844) году для правого притвора Новгородского Софийского собора , изображены две сцены, заимствованные из византийских источников. Одна представляет кентавра или царя Китовраса крылатым и увенчанным зубчатой короной. На правой руке он держит маленькую человеческую фигуру в длинной одежде и с зубчатой короной на голове. На заднем плане вдали представлено пылающее строение. На верхней части картины следующая надпись (немного прикрыта каймою): «Китоврас меце братом своим на обетован<н>ую землю зр...» (илл. 16). [Объяснением этому изображению является притча царя Соломона о царе Китоврасе (он брат Соломона) (см., например, Толстов. собр., 2, 140. Публ. библ., XVII, Q 22, л. 739 об.)]

Другая картина взята из истории Варлаама и Иоасафа и представляет притчу о инроге. В середине стоит дерево, на оконечностях ветвей его листья и капли меда, сделанные в виде кружков. Мужчина в кафтане стоит на ветви и держится правой рукой за ствол дерева, а левую с испугом приложил к груди. На верхней части картины надпись: «В сладость сегъ мира». Ствол дерева у самого корня раздвоен и образует как бы пещеру, в которой виднеется змеиная отверстая пасть; две человеческие ноги доказывают, что змей только что проглотил человека. Тут же внизу две мыши подгрызают корень дерева, черная с левой стороны, белая с правой, над ними надписи: «но<ч>ь, црная мышь», «днь, мышь б<елая>». Повыше на левой стороне дерева стоит сирена, на правой — единорог в виде черного косматого животного с хохлом или рогом на голове. По бокам картины из скал выглядывают шесть змеиных голов, по три на каждой стороне. Над ними буква «г», или сокращение слова «главы». Русский художник приукрасил изображение притчи; кроме единорога он представил еще другое чудовище, сирену. Под деревом змей, проглотивший уже человека, еще картиннее изображает, какая участь ожидает того, который стоит на дереве. Для увеличения страха вместо четырех аспидовых голов он нарисовал шесть (илл. 17). Несмотря на эти прикрасы, художник верно изобразил притчу, и стоит только прочесть саму притчу, чтобы видеть, с какой точностью она исполнена. Я выпишу здесь текст по списку XV, изданному г-м Пыпиным (Толстовская библ. 2, 89. Публ. библ., I, Q 315, л. 67 об.).

При рассмотрении изваяний, покрывающих стены Дмитриевского собора во Владимире, мы найдем следы другого источника византийской символики — животного эпоса.

ГЛАВА III
Физиология на Западе.

На Западе восточная физиология в скором времени достигла до обширного развития. Она так скоро повсюду разлилась, физиологи в столь многочисленных списках ходили по рукам, что уже в V столетии папа Геласий (492—496) объявил на соборе 494 года 65 эти книги апокрифическими. Далее он прибавил в § 65, что еретики приписывают написанную ими книгу Физиолог св. Амвросию Медиоланскому. Это запрещение не имело, однако, никакого пагубного влияния на судьбу физиолога и даже осталось малоизвестным 66 или известным только в самой Италии. В XII столетии, когда бенедиктинец Грациан Черный (Gratianus Niger) включил это запрещение папы Геласия в свой сборник (1151—1161), тогда оно сделалось, может быть, более известным, но все-таки и тогда оно не помешало распространению физиолога, потому что много различных списков и переводов дошло до нас от этого именно времени. Вообще мнения, высказанные против этих сборников, отнюдь не остановили даже начало их популярности. Само запрещение папы Геласия доказывает, что уже в V столетии сделан был латинский перевод для Италии, ибо приписывали его св. Амвросию. Это стремление сделать физиолог общепонятной книгой для народа с этого времени начало еще более развиваться. Не народ, а именно художники, мастеровые из народа, в особенности нуждались в этом руководстве в такое время, когда символика завладела всеми отраслями умственных и художественных познаний. Не строилось ни церкви, ни дома без приложения символических знаков; самые маловажные подробности делались с их помощью.

Настроение умов на Западе, направленное к мистицизму, способствовало развитию символики. Освященная христианской верой, она была под покровительством самого духовенства, даже папа Иннокентий III (1198—1212) прославился своими познаниями и остроумными догадками. Схоластическое направление, напитавшись писаниями древних, немедленно привело символику в стройную, цельную науку и способствовало к умножению руководств ее — физиологов. Мне кажется, что заметна аккуратность схоластики в желании отыскать настоящего автора Физиолога; многие имена авторитетных в христианском мире лиц прилагались к анонимному «Физиологу», у которого христианский трактат того же имени заимствует реальные или quasi-реальные данные о свойствах животных. На Западе мы находим отождествление этого «Физиолога» с Аристотелем, Соломоном, св. Епифанием, Иоанном Златоустом, Амвросием Медиоланским, бл. Иеронимом, Исидором Севильским; каким-то «афинским клириком». С другой стороны, во многих рукописях как в Германии, так и во Франции порядок глав первоначального Физиолога нередко сильно меняется; меняется, конечно, нередко и их содержание.

Мы уже видели существенное различие между Сборником Студита и Физиологом. Мы видели, что в первом естественная история имеет явный перевес; в последнем, напротив, в каждой статье кратко выписывается какая-нибудь черта из жизни или обыкновений описываемого животного и немедленно показывается символическое ее значение. Все, что приводится, должно способствовать развитию символики; никакая черта, не имеющая своего особенного переносного смысла, не помещается в этих описаниях. Другое явное различие находится в самом порядке: лев, как царь зверей, всегда занимает в физиологах первое место и первую статью. Дамаскин Студит начинает с описания орла, а физиолог — с описания льва.

Все эти физиологи, составленные по образцу Физиолога Епифания Кипрского, получили скоро еще большее развитие, но внутреннее их распределение было отчасти изменено. Начали отделять животных четвероногих от птиц и от камней и составили три особых рода физиологов. Первый бестиарий (bestiaire) содержит описание символики зверей; второй во-люкрарий (volucraire) [(по-русски: «поточник»<!--?-->, см. выше, с. <...>)] — описание символики птиц; а третий лапидарий (lapidaire) — описание символического значения каменьев. Творения св. Епифания сделались основными источниками для бестиариев и лапидариев. Содержание статей физиолога осталось одно и то же, и даже между списками разных столетий и стран встречается очень мало изменений или пополнений. Латинский перевод V столетия, не для всех понятный равным образом, вскоре заменен переводами на простонародном языке. Эти переводы сначала показались в Германии, а потом во Франции. Германские народы рано освободились от уз латинской схоластики, и в XI веке были уже списки переведенных физиологов.

Проникнув в Германию, физиология нашла себе почву, богато приготовленную скандинавской мифологией. Воззрение на природу народов южных и северных было двоякое, противоположное одно другому. В теплом климате юга природа является к услугам человечества; плодородие почвы и постоянство теплых лучей солнца не выказывают всех резких перемен температуры. Климат постоянно теплый выказывает в особенности свою приятную сторону и придает от этого всей природе самый благоприятный оттенок. Но на севере, где резкие перемены погоды, где резкое различие между временами года, народ иначе смотрел на всю природу. Она являлась ему как могущественная, противная власть, против которой он постоянно должен бороться; таинственная ее сила то способствует ему, то губит его, но всегда возбуждает его страх и почтение. Жизнь северного поселенца слишком зависит от всех этих изменений природы, чтобы они могли не привлекать его особенного внимания. Он должен был изучить все эти изменения, вникнуть в их разнообразную природу и заметить, что сколько они ни разнообразны, а все-таки принадлежат к явлениям одной и той же власти. Это единство природы, но с самыми разнородными признаками, выразил он в «Эдде», под символическим видом одного великана Имир, убиваемого сыновьями Берса, чтобы создать из его костей горы, из его мяса землю, а из его черепа небо.

Профессор Шнаазе доказывает, каким образом это скандинавское понимание природы более соответствовало христианскому воззрению, чем политеизм греков и римлян. Для нас важно заметить, как это отсутствие политеизма в скандинавской мифологии, т. е. отсутствие олицетворения и обоготворения всякого отдельного предмета в природе, способствовало принятию символики. Всякий зверь, всякое растение, всякий камень не были для скандинавов отдельные олицетворения или божества; они на них смотрели, как на предметы, которые в их мифологии изображали символически разные отвлеченные понятия. Оттого, вероятно, скандинавские скальды с такой жадностью ухватились за физиологию, и мы видим, что все почти переводы физиолога на простонародных наречиях принадлежат норманнским труверам. Например, во Франции древнейший перевод физиолога сделан стихами около 1121 года англо-норманнским трувером Филиппом de Thaun, который переставил однако главы подлинника по содержанию их: сперва звери, потом птицы и, наконец, камни. Лет сто спустя другой англонорманнский трувер Вильгельм (Guillaume) не ранее 1208 года 75 снова перевел стихами весь физиолог животных, или бестиарий. Третья попытка переложения этого сочинения на простонародный язык, но уже прозой, сделана почти в одно время (между 1175 и 1217 годами) пикардийцем Петром; он избрал местное наречие своей родной страны.

Физиология так укоренилась на Западе, что гораздо ранее этих переводов многие ученые, в особенности из духовенства, старались подражать физиологу.
В VII столетии в Севилье епископ Исидор собрал в одну книгу De originibus все, что мог найти в сочинениях по естественной истории. Вскоре после него епископ Толедский Гильдефонс (Hildefons) написал много сочинений о физиологии 78 .
Теобальд Пияченцкий (Thibault de Plaisance), неизвестный писатель VII или VIII столетия, издал физиолог по-латыни пятистопными стихами. Эта книга была переведена также и английскими стихами. Марбод (Marbode), епископ Реннский, в XI столетии сочинил по-латыни целую поэму о камнях: De gemmis.
Теобальд, епископ Парижский, написал физиолог под заглавием: De naturis duodecim animalium (О свойствах двенадцати животных).

Прежде чем перейти к исчислению сочинений позднейших, XIII века, надо обратить внимание на распространение на Западе басен. Басни, в которых разные звери участвуют и даже говорят для наставления людей, тесно соединены с физиологом и составляют в Германии целую отдельную, обширную часть народной поэзии, получившую название Tierepos. Значение ее в отношении к археологии было отлично изложено г-ном Гейдером 82 . Не восходя с ученым археологом до Эзоповых басен, мы заметим, что «Стефанит и Ихнилат», приписываемые Иоанну Дамаскину, и, может быть, и некоторые другие, доселе еще не известные творения подобного содержания положили, вероятно, основание германским сказаниям о зверях. Это произведение византийского времени отнимает у германских сказаний часть их самостоятельности, за которую г-н Гейдер стоит так сильно. Он замечает, что эти сказания процветали в Германии во время романского и готического искусств, и что, следовательно, можно предположить, что ни искусства, ни художества не избегнули того влияния, которому подверглась вся прочая умственная часть народной жизненности.

Христианское искусство в средние века проникнуто было этим новым элементом, а Церковь только тогда пользовалась этими сказаниями, когда дидактический их смысл соответствовал ее нравоучениям или когда символическое их значение или даже самый символ соответствовал, а не противоречил, церковной символике. Иногда предания, заключенные в сказаниях о зверях, были изменяемы и даже переделываемы для удобнейшего их согласования с физиологией. Для этого служили руководством физиологи, которые были звеном, связывающим народные сказания о зверях с церковным искусством. Этот новый элемент так увеличил в XII и XIII столетиях многочисленность звериных изображений на церквях, что современный писатель приор Gaultier de Coinsi упрекает в этом духовенство:

En leurs monstiers ne font pas faire
Sitost l’image Nostre Dame
Com font Isaugrin 83 et sa fame (Miracles de la Vierge).

Главные лица, описываемые в этих сказаниях, были лисица, или Рейнеке, и волк, или Изегрин 84 ; но несмотря на весь произвол, которым пользуется поэзия, она все-таки сохранила им характер и отдельные черты, описанные в физиологах.
С XII столетия вместо односторонних физиологов являются сборники более обширные, заключающие энциклопедические знания, но по преимуществу естественную историю в ее приложении к физиологии. Такого рода было сочинение игуменьи Геррады Ландсбергской: Hortus deliciarum. Тут собрано почти все современное автору знание о естественной истории, с обширной примесью баснословного и символического. Замечательный список этого сочинения XII века, писанный на пергаменте и с красивыми изображениями, хранится в Страсбурге 85 . Другое сочинение, не менее известное, написано по-французски флорентийцем Брунетто Латини под заглавием: Тгésor. Он родился в 1220 году, а в 1260 принужден <был> покинуть родину по случаю владычества гибеллинов; он поселяется в Париже, где пишет свою книгу. Данте был его учеником.

В XIV и XV столетиях сочинение английского францисканца Варфоломея de Glanville имело также большой успех. Переведенное на французский язык в 1372 году августинским монахом Корбишоном, оно было очень распространено еще в XVI веке и известно под заглавием: Bartholomaei Anglici de proprietatibus renim alias allegoriarum sive tropologiarum in utrumque textum. Отрывки этого сочинения часто попадаются во французских романах об Александре Великом, под заглавием: Proprietez des bestes, qui ont magnitude, force et pouvoir en leurs brutalités 87 . Главное место между писателями этого рода занимает Vincent de Beauvais, [автор трех трактатов:
1) Speculum naturale (image des monde), около 1250 года;
2) Livre du clérgé;
3) Institutiones monasticae de bestiis et aliis rebus].

Все физиологические сведения, находящиеся в многочисленных сочинениях Запада, проникли в Россию посредством скандинавов и чрез Новгород. В Символическом словаре мы увидим следы западной символики на памятниках русских, а тут мы укажем на памятники письменные. Переводы русские и разнообразные списки доказывают то же самое распространение в народе, какое мы видели выше для сочинений греческих. Этот второй элемент, слившись в народных понятиях с греческой физиологией, придал русской символике не общий западный оттенок, а чисто скандинавский. В одной из рукописей моего собрания мы имеем письменное доказательство, каким образом западная символика распространялась в России. В Сборнике № 5 находится отрывок латинского физиолога [(см. Прибавление VII-e)]; в этом же самом Сборнике <...> помещен также перевод Дамаскина Студита. Это сближение двух совершенно различных сочинений приводит к мысли, что собиратель-переписчик, может быть, желал соединить в одно совершенно разнородные источники русской символики. Этот отрывок весьма любопытен, указывая, какие новые сведения западная символика ввела в русскую. К несчастью, он не имеет заглавия, потому что переписчиком оставлено место для особой вписки заглавия, вероятно, киноварью; подобные пропуски часто встречаются в рукописях не только русских, но и византийских. Но и без заглавия можно догадаться, откуда он переведен. Во-первых, явствует, что оригинальный текст был по-латыни и пояснялся приложенными изображениями описанных людей и животных; всех картин было. Постоянно говорится о латинском летописце, из которого заимствовано много сказаний. Надо полагать, что переводчик употребил слово «летописец» вместо chronica. Chronica принималась у нас в одном совершенно значении, что космография.

И действительно, вся первая часть, обнимающая описание различных людей, наверное переведена из латинской космографии. Многочисленность этих сочинений затрудняет нас для положительного указания источника. Переводчик, кроме хроники, ссылается еще на Плиния, Оппиана, Вергилия, Аристотеля, Страбона, Цицерона и Лукана — из древних писателей; на св. Августина, бл. Иеронима, Антония и Солона — из духовных писателей. Кроме этих источников приводится свидетельство какого-то Астра философа и Павла Евыуша; в другом месте сделана ссылка на летопись деяний Александра Македонского. Эта летопись, говорит автор, написана была Павлом Евыушем и Плинием для царя Александра Македонского. Вероятно, надо разуметь под этой летописью те многочисленные баснословные сказания об Александре Македонском, которые распространены были на Востоке, Западе и в России. Вообще состав статей сделан из выписок из древних писателей довольно кратко и не полно.

Между этими остатками древнего мира попали статьи совершенно другого происхождения. Одна о панте (panteú) взята из французского физиолога Петра Пикардийца и переведена довольно близко к подлиннику, но с пропусками. Другая статья о пелиниконе напоминает предание, воспетое стихами в L’ Image du monde ou le livre du clergié. Наконец, статьи о деревьях ауспрес взяты, несомненно, из преданий норманнских, занесенных самими норманнами во Францию и в Германию. Мы по возможности старались указать при каждой статье источники, откуда она заимствована.

<table width="100%"> <tbody><tr><td>Описание разных людей
Намини
Илотаги
Сперматотаги
Андроги
Ихтиотаги
Пандоре
Ефасиинас
Цнеты
Нитрите
Аримаспи
Неурили
Атропифаи
Атропифаи(антропофаги)
Аримтеи
Сцитии
Сциподии и мономерии
Катании
Сатирь (зверь)
Цыномоили
Антапаты
</td><td width="33%">Пихми (пигмеи)
Астонии
Апотамии
Коромандеи
Тонасии
Химантоподесы
О зверях
Писонтес, дамой, лесные
быки
Алуес
Водоста, рыноцер,
велблюд
Камелопардалис
Павиос
Панте
Тегрец, церкопитецы, цафос
О змиях ползучих и пр.
Базилишеск
Саламандра
Преспар, сепс
</td><td width="33%">Боа
Орка
Алцете
Флатерес
Лолиго
Люцерна
Козлы морские
Быки морские
Сколопендра
Крокодил
Хиподамы, тритонии
Грив
Онокротал
Парадызеа
Финикс
Пеленикан
Харпие
Куры, выпи, недопыри
Дерево ауспрес
</td></tr></tbody></table>
Этот отрывок западного физиолога был украшен картинами, которых, к сожалению, нет в нашей рукописи; сохранились одни указания и нумера изображений. Эти <изображения> соответствовали описаниям и были, вероятно, заимствованы у тех источников, от которых заимствована вся статья; нам можно теперь восстановить вполне эту утрату, драгоценную для физиолога, воспользовавшись изображениями изданных западных физиологов в Mélanges d’Archéologie и в Archiv für Kunde Österreichischer Geschichte. Quellen, II Band, потому что настоящие картины, наверное, были также заимствованы у этих самых источников или у других подобных, совершенно западных сочинений.

ГЛАВА IV

Образование русской символики.
Различные памятники письменные и вещественные.

Мы видели, какие источники для символики пришли к нам из Византии, видели также источники, сообщенные из Запада посредством наших сношений со Скандинавией, теперь нам остается изучить, каким образом эти различные элементы слились вместе и, переработанные народным духом, образовали русскую символику.

Влияние Востока оставило глубокие следы в самом построении русского ума и сказалось в нем особой любовью к притчам. Самые древнейшие памятники нашей литературы наполнены подобными примерами, и даже первые русские проповедники на каждом шагу выказывают свое пристрастие к притчам. Этот приточный характер древних произведений и страстное предпочтение, питаемое к нему духовенством, способствовали развитию самой символики.

В памятниках письменных мы найдем богатый материал для символики, а в памятниках вещественных неоспоримое, осязательное, так сказать, доказательство влияния этой символики на все искусства в России. Можно усомниться иногда в истине филологического вывода; можно предположить, что автор, увлеченный особым пристрастием к исследуемому предмету, вывел заключения не совершенно верные или только относительно верные. Но при изучении вещественных памятников не может произойти никакого недоразумения, потому что сам памятник всякому человеку является в одном и том же виде. Так как наша главная цель — изучение этих последних памятников, то мы лишь бегло укажем на физиологические сведения, содержимые в письменных памятниках, более же подробные указания находятся, впрочем, в каждой отдельной статье Символического словаря.

I. ПАМЯТНИКИ ПИСЬМЕННЫЕ

Памятники письменные составляют для символики богатый источник иногда совершенно положительных и верных сведений. Они распадаются на три отдела:

A) на памятники, писанные нарочно для символики;

Б) на памятники, не писанные нарочно для символики, но составляющие верный и богатый источник для нее;

B) на памятники, в которых символика употреблена как риторическое средство, орудие.

А) Первый отдел представляют физиологи.

Существование физиологов в древней русской литературе отдельными самостоятельными сочинениями доказывается издаваемым ниже (см. Прибавление <...>) русским физиологом. Он находится в нашем Сборнике № 496 (126 листов, формата продолговатого), писанном в XVII веке полууставом. Неправильное заглавие ввело в заблуждение одного из наших археологов, Ф. И. Буслаева, и заставило П. М. Строева при описании этой рукописи в каталоге рукописей Царского № 315 назвать ее подлинником 90 . Ф. И. Буслаев отнимает у этого физиолога значение самостоятельного труда, основывая свое мнение на следующих доводах.
Сборник № 496 состоит из пяти отдельных статей:

1) Подлинник, начинающийся введением: «Сию книгу Менологиум или Мартирологиум, то есть выличенье <перечень> Святых в лета Господня...»

2) Толкование имен человеческих.

3) Сказание св. Епифания Кипрского о двунадесяти каменех, иже бе на ефуде по числу двунадесяти колен израилевых.

4) Искроника. Сказание о диких людех. Перевод из латинской космографии; может быть, выписка из Weltchronik писателя XIII столетия Rudolf von Ems 91 . Мандихор помещен здесь между людьми.

5) Сказание по буквам о птицах и зверях.

Ф. И. Буслаев принимает все эти статьи за одно цельное, общее сочинение или, лучше сказать, за подлинник позднейший со всеми его прибавлениями, и выводит следующее заключение: «Все эти мелкие подробности (об именах человеческих: о диких людях, о зверях) расположены в алфавитном порядке, точно так же, как и самые толкования живописные священных лиц и событий, так что весь этот Подлинник представляется нам как бы художественным словарем, а в своей второй части, после собственного подлинника, начинающейся толкованием имен человеческих (лист 94), а затем животных, народов и проч., он действительно оказывается не иным чем, как настоящим Азбуковником, т. е. старинным словарем, содержавшим в себе не только грамматические объяснения, но и исторические, и богословские, и всякие другие. Даже можно сказать утвердительно, что эта часть Подлинника взята не прямо из самых источников, а извлечена уже из Азбуковников.» (Картины взяты из Козьмы, Студита, западн<ых> физиологов, Златой цепи, Максима Грека и Св. Писания.)

Из приведенных здесь слов проф. Буслаева мы видим, что он принимает остальные четыре статьи сборника нашего за отрывки из азбуковника, а между тем нам кажется, что есть много доказательств противоположного, т. е. что Сказание по буквам о птицах и зверях есть самостоятельное, отдельное сочинение неизвестного нам автора. Во-первых, сравнивая это Сказание с подобными ему статьями в азбуковниках, мы находим, что оно гораздо полнее и совершенно другого состава, чем в азбуковнике. В азбуковнике название объясняется весьма кратко и нигде не приводятся источники, которыми пользовались. Расположение по буквам ничего не доказывает, потому что и самые подлинники известной редакции были также расположены по буквам. Во-вторых, сам автор ссылкою на азбуковники подтверждает, что он также считал свой труд совершенно иным, отличным от состава азбуковников. Например, в статье об уене, кроме прямой ссылки на азбуковник («а в грамматице в алфавите о уене пишет сице»), статья излагается совершенно противно азбуковнику, указав, что азбуковник другого, чем неизвестный автор. Третье возражение может быть обращено против того мнения Ф. И. Буслаева, что это Сказание взято не прямо из источников, а извлечено уже из азбуковников.

Мы видим, что русский писатель почерпал свои сведения из древних западных и русских источников; на многие он указывает, а о других можно догадаться сравнением его описаний с подлинниками.

Таким образом, мы узнаем, что ему служили для составления его труда сочинения следующих писателей:

1) Козьмы Индикоплова;

2) Дамаскина Студита; в статье о слуке сказано: «Слука есть птица по-русски зовома, а по-Дамаскину наричема москос». Статья о москосе не находится в русском переводе Студита. Сверх того можно утвердительно доказать, что автор пользовался подлинным сочинением Дамаскина Студита на греческом языке, во-первых, тем, что ссылается на статью, не находящуюся в русском переводе, а во-вторых, сохранением названий греческих, замененных частью переводчиками русскими именами, как, например, автор пишет «ехидн» вместо «ежа морского» — названия, которым переводчик Дамаскина Студита заменил слово ἐχι̃νος, подлинника греческого.

3) Западных физиологов Петра Пикардийца и Вильгельма. Мы поместили тексты норманнских физиологов возле русского, чтобы яснее видно было, как близко автор переводил к подлиннику; например, в статье о харадре автор сократил ее немного, но сохранил даже расстановку слов подлинника норманнского. Статья об орле заимствована из западного бестиария, потому что не находится ни в греческих источниках, ни в русских; расположение всей статьи, а в конце переход к символическому значению сделаны по образцу статей в бестиариях; в азбуковниках же ничего подобного не находится.

4) Златой чепи; в статье о саламандре сказано: «о нем же и во Златой чепи списатель воспомянул, глаголя».

5) Жития св. Феклы; в статье о фоке сочинитель ссылается на житие св. Феклы и оканчивает статью следующими словами: «сим фокам победныя победи св. мученица Фекла; якоже пишет во стихирах ея списатель глаголя: победила еси фоки, мученице».

6) Из азбуковников; в статье об уене.

7) Из Максима Грека; и, наконец,

8) из Священного Писания.

Из разнообразия источников, полноты статей, отсутствия некоторых из них в азбуковниках, присоединив ко всему этому особую редакцию, довольно близкую к англо-норманнским бестиариям, мы увидим, что это Сказание составляет самостоятельное сочинение, отличающееся весьма резко от азбуковников.

Удостоверившись в самостоятельности русского физиолога, посмотрим, отчего он лишился древнего заглавия «Физиолог» и заменил его словами: Сказание по буквам о птицах и зверях. Нам кажется, что сами заглавия западных бестиариев могли навести автора на слово «сказание». На латинских списках физиолога иногда стоит Jo. Crisostomi dicta de naturis animalium, когда он приписывается Иоанну Златоусту, или просто: Dicta de naturis animalium. Расположение по буквам автор принял, вероятно, в подражание азбуковникам, по легкому удобству.

Мы прилагаем к русскому физиологу изображения описанных зверей по рисункам тех же самых зверей, находящимся в русских рукописях, служивших автору источниками для его сочинения, как, например, Козьма Индикоплов.

Сравнив рисунки Козьмы Индикоплова с рисунками греческого подлинника, изданного Монфоконом, легко убедиться, что они одни и те же; следовательно, наши художники придерживались не только точности описания, но также и рисунков, так что рисунки греческих и западных рукописей всегда могут служить вместо наших русских, если последние еще не отыскались.

Сказание по буквам о птицах и зверях

<table width="100%"> <tbody><tr><td width="55%">Алконост (из Дамаскина Студита),
аспид глухой (ср. Bestiaire de Guillaume),
белена (кратко),
бобр (из Дамаскина),
вепреслон (из Козьмы Индикоплова),
грифонес (кратко),
</td><td>дивий вол (из Дамаскина),
делфин (из Дамаскина),
ехидн (из Дамаскина),
езгул (из Дамаскина),
ехидна (?),
единорог (из К. Индикоплова),
</td></tr></tbody></table>
- 642 -
<table width="100%"> <tbody><tr><td width="55%">жерентия (кратко),
желвы (?),
индрия (по западным бестиариям),
Ихнилат (?),
коркодил (из Дамаскина),
кастор (ср. Bestiaire ms. de Bruxelles),
куникулис (?),
конь (из К. Индикоплова),
конха (из Дамаскина),
каламанд (?),
многоножица (из Дамаскина),
муросоми (?),
мерона (из Дамаскина),
неясыть (из Максима Грека),
нигрипс, ног, грифонес (?),
нездророг (из К. Индикоплова),
одонтотуранос (из Дамаскина),
онагр (?),
овен (?),
орел (ср. Bestiaire de Pierre
и Максима Грека),
онокентавр (?),
</td><td>онокротал (из латинского Физиолога,
с. <...>),
псин (из Дамаскина),
пробан (из К. Индикоплова),
пины (из Дамаскина),
прузи (?),
саламандр (из Златой чепи),
струм (из Дамаскина),
струфокамил (из Максима Грека),
слука (из Дамаскина),
скимне рыкающе (?),
сатур (?),
смилакс (?),
телорози (?),
тигрисы (?),
телчеслон (из Дамаскина),
уена (по бестиариям),
финике (из Дамаскина),
о фоце (?),
харадр (ср. Bestiaire de Pierre),
цета (из Дамаскина).
</td></tr></tbody></table>
Этот физиолог весьма важный памятник для русской символики, в нем встречается даже описание растения, смилакса. Символика ботаники весьма редко попадается и в западных физиологах. Статья под заглавием «скимн рыкающий» совершенно грамматического содержания, но помещена, как видно, для объяснения символического термина: «яко скимн рыкающе», так часто попадающегося в Священном Писании.

Б) Памятники, не писанные нарочно для символики, но составляющие верный и богатый источник символики.

а) Азбуковники. Слишком кратки.
б) Златая чепь.
в) Златая матица.

г) Книги, признанные Стоглавым собором за еретические или отреченные, каковы: «Рафли, Шестокрыл, Воронограй, Острономий, Зодий, Альманах, Звездочетьи, Аристотелевы врата (т. е. Тайначпайных Аристотеля), и иныя составы и мудрости еретическия и коби бесовския, которыя прелести от Бога отлучают; и в те прелести верующи, многие люди от Бога отдаляются и погибают» (глава 41, вопр. 22). Эти книги содержат, без всякого сомнения, много важных материалов для русской символики.

д) Письма. Пог. VII. 388.
Письмо Володимера Мономаха к двоюродному брату Олегу Святославичу. Полн. Собр. Русск. Лет. I. С. 105—107.
Карамзин. II. С. 116. Пр. 177.
Письмо Иакова Мниха к вел. кн. Изяславу Ярославичу (1054—1073). [См. Погодин.]
е) Послания. Пог. VII. 389.
Два послания Печерского игумена Феодосия к вел. кн. Изяславу: о латинех, об употреблении мясной пищи. Калайдович.
Послание Иоанна к римскому папе Клименту III (1080—1100) об опресноцех. Калайдович.
Послание или духовная Владимира Мономаха. <Полн.> Собр. Русск. Лет. I. С. 100—105; Карамзин. II. С. 161. Пр. 230.
Два послания митрополита Никифора к вел. кн. Владимиру Мономаху. Калайдович.
Русск. Достопам. I. С. 59—75.
Карамзин. II. С. 168.
Послание инока Феодосия князю Святоше. Чтения в <Императорском> Общ<естве> Ист<ории> и Древн<остей Российских. М.> 1848. Год III. № 7. С. XVII.
Послание Симона, епископа Владимирского (1215—1226), к Поликарпу, черноризцу Печерскому. Пам. Русск. Слов. С. 242—257.
Кубарев. Рассуждение о Патерике. 1847.
Послание Поликарпа к Печерскому архимандриту Акиндину.
Чт. в Общ. Ист. и Др. 1847. № 9. С. 9.
Карамзин. III. Пр. 171.
Послание Даниила Заточника.
Калайдович. Пам. Рос. Слов. С. 225—240.
Карамзин в прилож. к VIII тому. С. 159.
ж) Поучительные слова.
Илариона, митрополита Киевского.
Прибавл. к Твор. Св. Отец. II. С. 204—299.
Чт. в. Общ. Ист. и Др. <М. 1848.> Год III. № 7. Отд. II. С. 21—41.
(См. Акты Арх. Эксп. I. С. 258.)
Макарий. История Русск. Церкви. I. С. 90.

После общей мысли о законе и благодати Иларион рассматривает их взаимное отношение под символическими образами сперва Агари и Сарры, потом Манасии и Ефрема.

Между западными рукописями встречается весьма часто сочинение, представляющее символическое соотношение Нового Завета к Ветхому Завету. Эти рукописи имеют заглавие: Concordantia veteris et novi Testamenti 96 ; впоследствии из них происходит особый труд, повсюду на Западе распространенный: Biblia pauperum 97 . Сочинение этой Библии состоит из изображений всех происшествий как Ветхого, так и Нового Завета, поставленных одни возле других по их символическому соотношению. Эти изображения представлены были на многих памятниках, например, на алтарном образе в Клостернейбурге, и были любимыми предметами средневекового искусства. В России, как наследнике настоящего византийского искусства, наверно существовали подобные же сочинения, но они нам еще не попадались. Значение Ветхого Завета гораздо живее сохранено в греческой Церкви, чем на Западе; на литургии и вообще в церковном служении постоянно встречаются воспоминания Ветхого Завета и постоянно читаются книги ветхозаветные, так что сочинения вроде Concordantia и Biblia pauperum должны наверно находиться между византийскими и русскими рукописями.

Слова Кирилла Туровского. Максим Грек.
з) Вопросы и ответы. Пог. VII. 394.
Иоанна, митроп<олита> русского (1080—1089), Иакову черноризцу.
Русск. Достопам. I. С. 86—103.
Черноризца Кирика Новгородскому епископу Нифонту (сконч. 1156), с заветами игумена Аркадия, архиепископа Илии, Савина, Клима, Марины и чернца Луки-Евдокима. Калайдович. Пам. Рос. Сл. С. 165—203.
Карамзин. II. Пр. 380.
Прибавление к церковному уставу. Калайдович. Пам. Рос. Сл. С. 220—224.
Карамзин. II. Пр. 267.
и) Жития. Патерик Печерский. <А.> Кубарев. Исследование о Патерике в Общ. Ист. и Др. <М.> 1847. Год II. № 9. С. 1—40.

В наших житиях мы встречаем те же самые отношения между зверями и людьми, как в западных рукописях. Везде, где звери находятся в столкновении с людьми, мы видим их всегда в полном повиновении, даже, можно сказать, в услужении у людей: змеи, львы, медведи, птицы смиренно повинуются и прислуживают святым пустынникам и отшельникам; но тогда эти звери не имеют никакого символического значения, а являются в настоящем своем виде; на памятниках они изображаются при святых для исторической верности самого изображения. Таковы, например, вороны пророка Илии, медведица пророка Елисея и т. п.

Когда же эти звери помещены в житиях в значении символическом, то отношения их к святым совершенно изменяются. Они делаются или символическими изображениями злой, враждебной силы, или символическими олицетворениями самого диавола, или же являются в знак несчастья и вообще в знак всякого угрожающего зла.

й) Путешествия. Погод. VII.

Паломник или хождение Даниила Русския земли игумена. Сахаров.

к) Поэтические произведения.

Слово о полку Игореве.

л) Народные песни. Древн. Рос. Стихотворения, собранныя Киршею Даниловым.
Народная поэзия должна была непременно носить следы символики, если та действительно существовала в народе; русские древние песни поэтому служат нам важным памятником физиологическим, они доказывают, как глубоко символика вкоренилась на Руси. Сверх того, они убеждают нас, что символика так глубоко вкоренилась в народной поэзии, вошла и в самый дух, в самое настроение народного ума, и оттого должна проявляться и на памятниках вещественных. Так что недостаток изданных вещественных памятников пополняется народными песнями и ясно доказывает всю обширность русской символики. Мы здесь не делаем отдельных выписок, потому что все замечательные для символики и физиологов места приведены в Символическом словаре.

м) Хронографы.
н) Устав <Урядник> сокольничаго пути.
Птица Гамаюн. (?)
Письма царя Алексия Михайловича. Издание <П.> Бартенева.

II. ПАМЯТНИКИ ВЕЩЕСТВЕННЫЕ

Многочисленные материалы для русской символики и примеры, каким образом писатели пользовались этими материалами, содержатся в письменных памятниках. Памятники вещественные, напротив того, показывают нам приложение символики к искусствам. Не оставаясь достоянием одной риторики, одним орудием красноречия, эта наука глубоко проникла в дух самого народа, как это свидетельствуют песни, и завладела искусством. Тут русская символика является уже самостоятельной наукой, а памятники вещественные делаются самыми верными и точными ее источниками. Но при пользовании этими источниками необходимо прежде всего подвергнуть их строгой критике, различить между сведениями, из них почерпаемыми, те, которые положительны и основаны на неоспоримых доказательствах, и те, которые объясняются только догадками; и тогда мы убедимся в разительной разнородности, существующей в самих источниках. Одни А) совершенно положительны, составляют верные, неоспоримые данные для символики; другие источники Б) не столь положительны, допускают догадки и часто объясняются одними догадками. Но и тут этим способом объяснения следует пользоваться весьма осторожно, ничто так легко не может ввести в ошибку, как догадка. Она кажется иногда совершенно правильной, придает даже памятнику какой-то смысл; а между тем совершенно ложна, потому что противоречит правилам общей символики.

К А) источникам положительным для символики мы причисляем те вещественные памятники, символическое значение которых определено ясными и положительными доказательствами. Между ними бывают два разряда памятников:

а) Памятники, коих символическое значение объясняется особыми надписями или особыми толкованиями или поясняется самим текстом, к которому они относятся.

б) Памятники, изображенные на которых животные и растения, как явствует из самого текста или из особых надписей, помещены как исторические атрибуты или как предметы естественной истории.

Б) Источниками неположительными мы назовем те памятники, коих символическое значение объясняется одними догадками или сравнением с другими подобными памятниками. Их также следует подразделить на два разряда:

а) Памятники, которые имеют все признаки символического содержания, но символизм которых объясняется одними догадками.

б) Памятники, имеющие все видимые признаки символических, но изображения на которых, по всей вероятности, не имеют никакого символического значения, а употреблены только как украшения.

А) ИСТОЧНИКИ ПОЛОЖИТЕЛЬНЫЕ


а) Памятники, коих символическое значение объясняется особыми надписями или особыми толкованиями или поясняется самим текстом, к которому они относятся.

1) Иконы ко Св. Писанию. Русское иконописание, наравне с греческим, служит нам одним из важнейших источников. Оно тем более важно для символики, что изображая наглядно сказания священных книг, иконописание этим самым делается самым верным для нее руководством. Символика не могла отступать ни от книг Священного Писания, ни от икон. Символические изображения на иконах делаются ясными и положительными типами, помещаемыми в одном и том же значении на всех памятниках; но, к несчастью, таких типических символов встречается очень мало. Так на всех многочисленных иконах ветхозаветного содержания мы не имеем ни одного положительного символа; они более исторического, чем символического содержания, а потому, например, даже змея в изображении грехопадения может считаться лишь историческим атрибутом самого изображаемого события, а не символом грехопадения. В иконах из Нового Завета символический элемент проявляется гораздо чаще и даже постоянно сопровождает историю; он иногда даже так тесно связан с исторической верностью, что переходит в исторический атрибут.

Таким образом голубь делается типичным символом Духа Святого: на иконе Богоявления голубь — исторический атрибут для изображения самих слов Священного Писания: «виде Духа Божия сходяща яко голубя» (Матф. 3, 16), «и Духа яко голубя, сходяща нань» (Марк 1, 10), «И сниде Дух Снятый телесным образом яко голубь, нань» (Лука 3, 22), «Духа сходяща яко голубя с небесе» (Иоанн 1, 32). Присвоенный здесь, на точном основании слов Св. Писания Духу Святому символ голубя помещается затем на всех иконах, где является Дух Святой (Благовещение, Вселенские Соборы и проч.). На иконе Сошествия Святого Духа помещается также голубь, хотя в Священном Писании о нем не упоминается: «И явишася им разделени языцы яко огненни» (Деяния 2, 3). Иконописание, принужденное с точностью выразить эти слова, поместило наверху иконы голубя, от которого нисходят огненные языци.

Другой типичный символ, агнец, основанный также на словах Евангелия: «се Агнец Божий, вземляй грехи мира» (Иоанн 1, 29), встречается в византийском иконописании только до VII столетия, до запрещения, наложенного на это изображение Трулльским собором 99 , и в русском иконописании оно нигде не встречается, исключая иконы, представляющие видения апокалиптические, где агнец изображается уже как атрибут, как точное представление самого видения Иоанна Богослова.
<table width="100%" cellpadding="0" cellspacing="0"> <tbody><tr><td width="50%"><table width="10" border="0" cellpadding="10" cellspacing="0"><tbody><tr><td></td></tr></tbody></table> </td><td><table width="10" border="0" cellpadding="10" cellspacing="0"><tbody><tr><td></td></tr></tbody></table> </td></tr></tbody></table> Илл. 18

На этих же самых иконах, представляющих какое-нибудь событие земной жизни Христа, присоединяются часто изображения, символически выражающие <слова> Св. Писания, относящиеся к написанному моменту. На иконе Богоявления, например, помещаются олицетворения Иордана и моря с видом испуга для выражения слов Давида (Псалом 113, 3): «Море виде и побеже, Иордан возвратися вспять» (илл. 18).
На той же самой иконе часто изображается олень, пьющий из Иордана; уже Давид (Пс. 41, 1) сравнил душу с оленем: «Имже образом желает елень на источники водныя, сице желает душа моя к Тебе, Боже», и олень, стремящийся к Иордану, представляет здесь алкание христианских душ к Таинству Крещения.

2) Кроме самих икон, в иконописании был еще другой источник, обильный памятниками; это лицевые подлинники. Когда письменные подлинники перестали ограждать иконописание от влияния западного Возрождения, то начали составлять подлинники лицевые из переводов известных хороших икон; впоследствии, впрочем, и эта мера оказалась недостаточной.
Лицевой Подлинник XVIII века на 12 листах у Ф. И. Буслаева.
Киевские печатные листы (Буслаев. С. 34).
Лицевые Подлинники гр. Строганова. Два.
<table width="10" border="0" cellpadding="10" cellspacing="0"><tbody><tr><td></td></tr></tbody></table> Илл. 19

3) Иконы символические. Символические иконы более всех прочих источников доставляют символике много верных данных. Не надо думать, что эти изображения проявляются только в русском иконописании; они совершенно свойственны самому духу Церкви и в особенности греческой, от которой перешли к нам. Мистическое настроение восточных Отцов Церкви породило подобное же направление и в иконописании. Греческий Подлинник, изданный г-м Дидроном, хотя сам он и памятник позднейший, но все-таки носит следы того пути, по которому следовало иконописание, чтобы дойти до чисто символических изображений. В самом Священном Писании лежал этот зародыш. Изобразив на иконах всю, так сказать, историческую часть земной жизни Христа, заметили, что упустили из виду одну из главнейших частей Евангелия, притчи Христовы, в которых Божественный Учитель примерами из видимого мира старался еще осязательнее объяснить Свое учение. Изображение иконным образом этих притчей невольно передавало символически целый ряд отвлеченных идей. После изображения притчей Евангельских наверное начали писать и откровения Апокалипсиса (илл. 19). И в тех и в других иконах главное основание составляет символика. Тут она начала развиваться как наука отдельная, как мистическая отрасль богословия. К этим двум родам символических икон присоединился вскоре и третий. Начали изображать хваления, названия, данные Церковью Богу, или качества самого Божества. Так, например, изображали иконно Благое Молчание, Софию Премудрость Божию. Изречение Давида (Пс. 109,

4): «ты иерей вовек по чину Мелхиседекову», развито символически в икону, называемую «Божественная литургия», ἡ θεία λειτουργία. Отсюда также произошло изображение Спасителя в святительском облачении как μέγας αρχιερεύς. «Всякое дыхание да хвалит Господа»; Собор св. архистратига Михаила и прочих небесных сил бесплотных; Собор всех небесных сил бесплотных, и пр. подробно описаны в греческом Подлиннике.

Молитвы, воззвания, названия Богородицы также были изображаемы на иконах; такова композиция «Свыше пророци».
<table width="10" border="0" cellpadding="10" cellspacing="0"><tbody><tr><td></td></tr></tbody></table> Илл. 20

В русском иконописании мы встречаем то же само. Церковь называет Богородицу [в акафисте] белым крином, и оттого мы видим этот цветок на иконе Владимирская Божия Матери в Грузинской церкви в Москве. Богородица представлена на цветущем дереве (илл. 20). Она окружена как бы венком из белых лилий, роз и листьев. Дерево исходит из пятиглавой церкви; корень его, насажденный вел. кн. Иоанном Калитой, поливается из кунгана святителем Петром. Две ветви виноградные выходят из боков ствола и поддерживают изображения московских святителей Алексия, Киприана, Фотия, Ионы, Филиппа, Иова, Филарета, святых Александра Невского, Михаила, царя Феодора, царевича Димитрия и преподобных Сергия, Никона, Пафнутия, Симона, Андроника, <юродивых Василия>, Иоанна водоноса и Максима блаженного. Каждый святой держит в руках хартию с похвальным воззванием к Богородице. На самом верху иконы — Господь Бог на небесах; по сторонам Его два парящие ангела. Над главами Калиты и митрополита Петра следующая, заимствованная из Псалтири (<Пс. 79, 15—16>) надпись:

«Господи призри с Небесе и виждь,
посети виноград сей, и соверши,
его же насади десница Твоя».

Пятиглавая церковь, или Успенский собор, возвышается посреди Кремлевской стены, со стороны Спасских ворот. За Калитой стоит княгиня Марья Ильинична, а перед нею князья Феодор и Алексей Алексеевичи, за митрополитом Петром — царь Алексей Михайлович. Икона эта написана Пименом, прозванным Симоном Ушаковым, в 1668 году. Видно, что художник хотел создать подражание греческим иконам «Свыше пророци» и поклонениям Богородице (salutations). Часто встречается как в греческом, так и в русском иконописании изображение Древа Иессеова, или символическое олицетворение следующих слов пр. Исайи (11, 1—3): «И изыдет жезл из корене Иессеова, и цвет от корене его взыдет. И почиет на нем Дух Божий, Дух премудрости и разума, Дух совета и крепости, Дух ведения и благочестия; н исполнит Его Дух страха Божия». Тертуллиан: «Et nascetur virgo de radice Iesse, quod est Maria» («И родится дева от корня Иессеева, то есть Мария»), и многие другие Отцы Церкви упоминают о символизме Исайиных слов. Чрез них, вероятно, перешла мысль этого символизма в иконописание, которое изобразило следующим образом: праведный Иессей лежит и спит; из груди его исходят три ветви; одна идет прямо, и на ней изображены цари Иудейские, от Давида до Христа; на самом ее верху Рождество Христово. Обе остальные ветви, по бокам средней, поддерживают — наверху пророков, под ними — греческих мудрецов и Валаама. Каждый держит свиток, на котором написано изречение; взорами они все обращены к Рождеству 106 . То же самое изображение написано во многих церквях и монастырях или отдельным образом. В моем собрании.
Необходимо здесь упомянуть о другой иконе, на которой выражена символически связь семи Таинств со Христом, распятым для искупления рода человеческого. Она находится в Переяславском соборе.

К этим символическим иконам присоединяются образы аллегорические, которые посредством олицетворений и символики передают наглядно идеи отвлеченные, служащие для нравственного воспитания христиан. Тут символический элемент берет перевес; вся мысль иконы основана на нем, оттого, должно полагать, что этот крайний род иконописания был последней, высшей степенью, до которой оно дошло. Он мог родиться только после изображения притчей, Апокалипсиса, олицетворений, изречений Ветхого Завета, хвалебных воззваний и качеств Божества. Иконы аллегорические присоединяются к церковному иконописанию не столько по написанному изображению, сколько по цели своей. Это не иконы, а писанные наставления; это нравственные поучения для нечитающего народа.

Вошедши весьма рано в состав иконописания, они перешли к нам, и уже в XII столетии мы видели в русских церквях признаки символики. Вероятно, сначала они строго придерживались греческих переводов, но потом в XV столетии получили более обширное развитие под влиянием Запада. В то время изучение памятников древнего мира возбудило во всей остальной Европе особое направление к восстановлению древнейших форм и отчасти к воскрешению и древнейших мыслей и учений; одним словом, Возрождение было самым искусным смешением воспоминаний древнего языческого мира с христианскими преданиями. Влияние Возрождения было так сильно во всей Европе и так глубоко вкоренилось в умы под покровительством схоластики, что оно не могло не иметь хотя слабый, но внятный отголосок и в восточном искусстве.

Греция и Россия получили его посредством постоянных своих сношений с Западом. У нас влияние Возрождения в особенности принесено фряжскими художниками и иностранцами, приезжавшими в Новгород. С этих пор в символике проявляется новый элемент — античный; много олицетворений и форм заимствовано от древнего греческого или римского искусства. Мифология этих народов отразилась на некоторых символических памятниках, сохраняя свои отличительные черты довольно ясно и даже резко.

<table width="10" border="0" cellpadding="10" cellspacing="0"><tbody><tr><td></td></tr></tbody></table> Илл. 21

B греческом подлиннике, принадлежащем к концу XVI века, черты, обрисовывающие влияние Возрождения, весьма заметны в символике аллегорических икон. Тут описываются следующие изображения:

1) Жизнь истинного монаха (Manuel. Р. 402<—411>);
2) Небесный путь спасения души;
3) Смерть лицемера (ипокрита);
4) Смерть праведника;
5) Смерть грешника;
6) Обманчивость времени земной жизни.

Из этих икон мы можем заключить, что:

1) ад изображался в виде дракона или змеи в темной пещере, или в виде большой змеиной пасти; над ним ставили надпись: «всепожирающий ад» (илл. 21). Кроме того, змеи означали также и угрызения совести, ибо часто писались над самой пещерой, с надписью: «угрызения совести». 2) Прелести земного мира представлялись в виде всадника на белом коне. Богатая его одежда шита золотом и опушена мехом; на голове меховая шапка. В правой руке он держит сосуд с вином, в левой — копье. Над ним надпись: «безумный мир». 3) На изображении Смерти лицемера змея, выползающая из его рта, представляет нам этот порок.
<table width="10" border="0" cellpadding="10" cellspacing="0"><tbody><tr><td></td></tr></tbody></table> Илл. 22

К этим положительным данным для символики присоединяются некоторые олицетворения, носящие следы античного искусства. Так, например, на изображении Жизни истинного монаха сладострастие олицетворено в виде юноши, совершенно обнаженного, с повязанными глазами и с луком в руках, из которого он пускает стрелу в монаха. Смерть является всегда с большой косой и с песочными часами — атрибуты Сатурна. На изображении Обманчивости времени земного мира следы древнего языческого искусства гораздо явственнее. На самой середине представлен Космос, как на иконах Сошествия Духа Святого. Кругом него помещены олицетворения весны, лета, осени и зимы в виде мужчин с атрибутами, свойственными каждому времени года. Потом следуют месячные знаки и семь возрастов человека. По бокам всего изображения колеса, в котором заключаются все эти изображения, два ангела. Налево ангел с надписью «ночь», направо — такой же ангел с надписью «день».

Мы теперь видели, каким образом греческое иконописание постепенно дошло от икон исторических до икон символических. Этот новый элемент, не разграниченный так резко, как сюжеты обыкновенных икон, должен был оттого сильно развиться и вместе с тем развить и саму науку о символике, оставаясь всегда неотъемлемой собственностью церковного иконописания.

В русском иконописании мы встречаем те же самые различные степени символических икон (илл. 22). Притчи, Апокалипсис, олицетворения хвалебных воззваний или наименований встречаются во всех почти церквях. Но из всех них аллегорические образы всех более содержат материалов для русской символики.

К этой самой категории принадлежала стенная живопись в Царском дворце в Москве при Иоанне IV Васильевиче. Она, к несчастью, давно уже не существует, но мы имеем довольно подробное описание ее в Розыске о деле дьяка Висковатова. Сомнения, возбужденные этой живописью в уме необразованного дьяка, сохранили нам описание этого памятника, столь важного для символики.

Главный предмет этой живописи была притча св. Василия Великого, которой он обратил в христианство учителя своего, язычника Еввула. Так было объяснено Висковатому на Соборе. Чтобы хорошо понять, каким образом передана была посредством символики притча Василия Великого, надо сначала прочесть его (Висковатова. — Публ.) слова.

На середине стены изображен был на небе Спаситель на херувимах. Над ним надпись: «Премудрость Иисус Христос». В Розыске объяснено, что Спаситель на херувимах «прообразует Святое Крещение и чашу, которую Спаситель приял плотию в распятии, и которая есть оцет с желчию смешан». Это же самое изображение описано в Подлиннике, принадлежащем гр. Строганову; но также весьма темно.

«А что Спас сидит на херувимах, в кругу Его писано: Седяй на херувимах, видяй бездны, промышляяй всяческая, устрашаяй враги и возносяй смиренныя духом. На правой стороне Ангелу надпись, что чашу держит: Чаша гнева Божия, вина не растворенна, исполнь растворения. Милосердию подпись: Душу свою за други своя положи».

Пониже, под изображением Спасителя, написан был ангел с обозначением: «Дух страха Божия». Под ним, еще ниже, олицетворение Жизни со светильником в правой руке и с копьем в левой. У нее под ногами семиглавый дьявол. По сторонам этой средней картины были написаны две двери; над правой помещены олицетворения четырех добродетелей: Мужества, Разума, Чистоты и Правды. Над левой дверью — олицетворения четырех пороков: Блуждения, Безумия, Нечистоты и Неправды.

Кроме этих символических изображений живопись простиралась и по бокам этих дверей. «За дверью с правой стороны писано земное основание и море, и приложение тому в сокровенная его, да ангел — Дух благочестия. Да около того четыре ветра, а около того всего вода, а над водою твердь, а на ней Солнце, к Земле спускающееся; да ангел — Дух благоумия, держит Солнце. Под ним от Полудня гонится Ночь за Днем; а под тем Добродетель да ангел; а подписано: Рачение, да Ревность, да Ад, да Заяц».
«А на левой стороне за дверью писана тоже твердь, а на ней написан Господь в виде ангела, держит зерцало да меч. Ангел возлагает на Него венец. А тому подпись: Благословиши венец лету благости Твоея.

Под тем колесо годовое. У Года колесо. С правой стороны: Любовь, да Стрелец, да Волк; с левой стороны Года: Зависть, а от ней слово к Зайцу: Зависть люто вред, от того бо наченся и прискочи братоубийц. А Зависть пронзила себя мечом. Да Смерть. А около того всего твердь; да ангелы служат звездам и иныя все утвари Божия. Да четыре ангела по углам: Дух Премудрости, Дух Света, Дух Силы и Дух Разума».

В статье своей о Розыске профессор Буслаев указал, каким образом западная живопись отразилась в нашем иконописании; нам остается только рассмотреть этот Розыск как материал для отечественной символики и узнать, какими данными эта стенопись обогащает ее. Главное место в этой живописи занимают олицетворения. Мы сперва видим, что ангелы олицетворяют дары Духа Святого: Дух страха Божия, Дух Благочестия, Дух Благоумия, Дух Премудрости, Дух Света, Дух Силы и Дух Разума; то же самое, как на иконе «Благое Молчание», где написан ангел с тороцами. Потом мы встречаем два противоположных олицетворения: Жизнь и Смерть. Первое держит в правой руке светильник, а в левой — копье.

Смерть, вероятно, представлена была с косой, потому что как бы нарочно указано, что Время с колесом, следовательно, атрибут Сатурна был предоставлен Смерти.
Олицетворения добродетелей и пороков, без всякого сомнения, были сделаны в виде женщин, как это явствует из замечания Висковатова: «В палате в середней Государя нашего написан образ Спасов, да тутож близко него написана жонка, спустя рукава кабы пляшет, а подписано над нею: Блужение, а иное: Ревность, а иные: Глумление».
Во всей живописи добродетели поставлены в противоположность к порокам.

Исчисляются:

Мужество — Блуждение,
Разум — Безумие,
Чистота — Нечистота,
Правда — Неправда,
Рачение — Ревность,
Любовь — Зависть.

Добродетели помещены над правой дверью, пороки над левой; можно из этого заключить, что в то время знали еще символическое значение правой и левой стороны; все хорошее было направо, все дурное — налево. Мы это же самое различие встречаем уже в скандинавских и славянских суевериях: обращали внимание на бег зверей, на полет птиц.

Число добродетелей и пороков, как не основанное на сказаниях книг Священного Писания, не было положительно определено; одни исчисляли их более, другие — менее. На Западе существовала та же самая неопределительность; на соборе в Шартре 109 представлено четырнадцать добродетелей, а, напротив того, на заглавном листе рукописной Библии IX столетия в церкви св. Каликста в Риме 110 представлено только четыре добродетели: Prudentia, Justitia, Temperantia и Fortitudo (Разум, Справедливость, Умеренность, Мужество).

Художники наши, олицетворив добродетели в виде женщин, последовали правилу, провозглашенному для западной символики Дурандом: Virtutes in mulieris specie depinguntur, quae mulcent et nutriunt (Добродетели изображаются в образе женщины, потому что они ласкают и питают). Совершенно подобные же олицетворения пороков даже на Западе встреча лись весьма редко, в особенности же редко встречаются они до XIII века. Г-н Шнаазе замечает, что обыкновенно принимали семь добродетелей и столько же пороков. Первые состояли из четырех добродетелей, заимствованных из Платоновой республики: Правосудия, Умеренности, Разума и Мужества (Justitia, Temperantia, Pradentia, Fortitudo), и из трех добродетелей христианских: Веры, Любви и Надежды (Fides, Amor или Caritas, Spes). Пороки состояли из смертных грехов: Гордости, Зависти, Гнева, Лени, Скупости, Пьянства и Блуда (Superbia, Invidia, Ira, Acidia, Avaritia, Gula, Luxuria). Сравнивая нашу стенопись с этим исчислением, мы увидим, во-первых, что на ней было олицетворено только шесть добродетелей и пороков; во-вторых, не те, которые обыкновенно изображались на западных памятниках.

Из добродетелей мы имеем:

Мужество — fortitudo fortitudo
Разум — prudentia prudentia
Чистота — castitas prudentia
Правда — veritas вместо: justitia
Рачение — temperantia temperantia
Любовь — amor amor или caritas
Надежда и Вера пропущены; на их место взяли Чистоту.

Из пороков:

Блуждение — desperantia
Безумие — imprudentia
Нечистота — impudicitia luxuria
Неправда — mendatia
Ревность — obtrectatio (amoris)
Зависть — invidia invidia

Пропущено Пьянство и заменено Ревностью. Выбор, сделанный нашим художником, имеет большое сходство с выбором, сделанным Джионино, который в Падуе в церкви S. Maria del arena изобразил следующие пороки: injustitia, ira, stultitia, inconstantia, infidelitas, invidia, desperantia. Западная символика обыкновенно изображала эти олицетворения с атрибутами, изъясняющими значение самого олицетворения. Иногда это были предметы, но большей частью при каждой добродетели или каждом пороке помещали животное, коего качества по физиологу соответствовали этой добродетели или этому пороку. Многочисленность памятников, доказывающих это соединение животной символики с олицетворениями, так велика и обыкновенна, что не стоит их исчислять. Для нас только то замечательно, что художники, украсившие государеву палату живописью, следовали образцам западным, как это доказывает олицетворение Любви.

В почти постоянно темном описании стенной живописи слова: Любовь, да Стрелец, да Волк, поставлены вместе и должны выражать одно общее символическое изображение. Где необразованный дьяк не умеет описать какое-нибудь изображение, там он обыкновенно ставит слова одно за другим, связывая их союзами, и тогда эти собранные слова выражают одну общую картину. Проф. Буслаев видит в этом месте описание Венеры с амуром, напрягающим лук; но в этом объяснении Волк остается без всякого значения. Сравнив слова Висковатова с описанием олицетворения Целомудрия в немецкой рукописи № 308 113 XV столетия в монастыре Гетвейх (Goettweih), мы найдем в нем все черты, обозначенные здесь, т. е. любовь чистую, целомудренную, стрельца и волка. Вот это описание.

II. Geheuschayt chumbt auf einen eingechuren... Вероятно, таким же самым образом объясняется и символическое значение зайца, помещенного во зле Зависти, которая к нему даже обращается со словами: «Зависть люто вред, от того бо наченся и прискочи братоубийц». Замечательно, что изобразили Зависть пронзила себя мечом, совершенно так, как обыкновенно олицетворяли Отчаяние, слова ее намекают на смерть Авеля. Символическое значение зайца несомненно было нехорошее, потому что даже иногда волк в скандинавских песнях, как и зверь Одина, означает победу; но заяц никогда не был признаком счастья или удачи, его ставили в противоположность к волку и говорили, что кто увидит зайца, перебегающего через дорогу, тот лишается и храбрости, и всякой удачи. Вообще с древнейших времен до средних веков всегда советовали: occursum leporis timere (бояться встречи с зайцем). Но какое именно соотношение существовало между олицетворением Зависти и зайцем, нам не понятно.

Хотя мы в описании Розыска находим мало подробностей об олицетворениях добродетелей и пороков, но мы, по возможности, доказали, что они тут заимствованы были из западной символики. Не следует из этого заключать, что все олицетворения на русских памятниках имели один и тот же источник, потому что встречаем совершенно противоположный пример в лицевом Подлиннике XVII века гр.

Строганова. Профессор Буслаев описывает икону Собора Пресвятыя Богородицы следующим образом: «По левую сторону сидящей в кругу Богородицы с Младенцем Христом изображена странная фигура, идущая от этого круга. Она в мохнатой одежде, напоминающей костюм пастуха в изображении Рождества, но без бороды, будто юноша или женщина; в руке держит цветок. В этой странной фигуре я позволяю себе видеть грубое искажение некогда художественного олицетворения пустыни, помещавшегося в изображении Собора Богородицы: это девица полунагая, с правого плеча одеяние спустилось, сама обвилась травою, около нея цветы».
Тут олицетворение Пустыни взято не из западной, а из византийской символики, в которой мы часто встречаем совершенно почти подобные олицетворения.
<table width="10" border="0" cellpadding="10" cellspacing="0"><tbody><tr><td></td></tr></tbody></table> Илл. 23

Укажем еще на одну икону, весьма интересную по отношению ее к русской символике, находящуюся в Вене в Münz- und Antiken-cabinet 117 . Это икона аллегорическая XVII века, писанная на доске обыкновенным письмом, называемым монастырским. Она изображает олицетворение Души чистой и в особенности важна и драгоценна по многочисленности положительных сведений, которые она сообщает для символики. На верхней части иконы длинная надпись объясняет ее символическое значение: «Душа чистая аки девица, преукрашенна всякими цветы, стоит превыше солнце. Луна у нее под ногама; ея молитва у нея изо уст аки пламен до небес и превыше небес; слезами терние греховное погоси; постом льва свеза, смирением змия украти, диявол поде аки кот не може терпети доброты человеческия к Богу» (илл. 23).

Душа представлена в виде девицы в короне и в венце, одетой как византийские императрицы; она стоит на луне; над нею чистое небо со звездами. Правой рукой приподняла потир, из которого возвышающиеся узоры означают пламя, или молитву ее. Такой же самый узор, сделанный наверху, над венцом, изображает слова надписи: «ея молитва у нея изо уст аки пламен до небес и превыше небес». Левой рукой она держит другой сосуд и привязь, обхватывающую шею льва. Лев открыл пасть и с яростью оборачивает голову назад к девице. Над львом изображен в человеческом виде крылатый диавол, он падает головой вниз. Над ним помещено солнце, немного ниже головы девицы. В левом нижнем углу образа темная пещера, в которой сидит нагая фигура черного цвета, с грустью облокотившаяся на правую руку; вокруг ее головы венец, а немного повыше надпись: «Душа грешная тмою помрачена».

Над этой пещерой сидит крылатый дракон; голова, крылья и лапы красного цвета, тело — зеленого. Он оборотил голову назад и как бы скалит зубы на девицу. Над ним и над прочими животными пояснительные надписи: «змии», «лев», «диявол». На самом верху на небесах, окруженный облаками, Иисус Христос сидит на престоле, правой рукой благословляет, левой держит Евангелие; под ногами скамья. Вокруг головы кресчатый венец с надписью: ὁ ων. Направо от Христа стоит та же самая аллегорическая фигура Души; над нею надпись: «Душа чистая». Она с почтением нагнула голову и подняла руки с видом моления. Налево от Христа ангел, вероятно, ангел-хранитель этой Души, молится о ней Христу. По сторонам представлены разбитые двери ада. По бокам всей иконы изображены четыре святых, по два на каждой стороне. На правой: «Св. Аверкей Ерапльской» и «Ворламе Преподобный», на левой: «Кн. Михаила Чернигавский» и «Св. Настасея».

Олицетворение Души в виде девицы соответствует и самому слову, которое на всех языках в женском роде 118 : ψυχή, anima, âme, dusza, душа, duše, dusha, duszia и проч. Первое, что замечает надпись, есть тесная связь Души с цветами:

«преукрашена всякими цветы», которые выражают все хорошие качества. Не только в скандинавской, но и в славянской мифологии видим мы эту тесную связь.

Воображение всех почти народов обращало души умерших или в цветы, или в птиц, а часто даже соединяли они оба понятия вместе, как у чехов язычников, которые полагали, что душа в виде птицы до тех пор порхала беспокойно по деревьям, пока тело умершего не было сожжено 119 . Из прибавленного слова «всякими» можно, кажется, заключить, что все цветы без различия означали качества Души. Надо также заметить, что на этой иконе представлены на небе две звезды, одна на правой стороне, а другая на левой стороне. Первая звезда гораздо красивее второй и, вероятно, означает Душу Чистую, а вторая — Душу Грешную. Звезды и у нас означали души умерших; у всех народов падающая звезда была знаком кончины, оттого финны и литовцы называют Млечный путь путем птиц, т. е. душ 120 . Из растений, по словам надписи, терния олицетворяют грех, но они на иконе не изображены.

Венцы, окружающие головы аллегорических фигур Души Чистой и Души Грешной, не означают, как обыкновенно, святость или власть, а, кажется, служат только знаком для объяснения, что написанные человеческие фигуры суть олицетворения существа духовного. Совершенно в подобном значении видим мы венцы вокруг изображений знаков Зодиака в Святославовом Сборнике 121 , эти венцы суть только знаки, показывающие, что Стрелец и Дева не суть человеки, а олицетворения небесных светил или отвлеченных понятий. Это был византийский способ олицетворять; на Западе же, напротив, олицетворения часто не имели венцов и ничем не различались от обыкновенных человеческих фигур. Мы видим пример этого на Новгородских вратах, сделанных западными художниками 122 . На них встречаются олицетворения Крепости, Убожества и проч. (илл. 24); но если не было бы надписей, то мы решительно не могли бы догадаться, что эти воины, вооруженные щитами, суть олицетворения отвлеченных понятий. Чистота душевная выражена чистотой телесной, девственностью; корона есть признак уже одержанной победы над пороками, над диаволом, который падает. Другой способ символически выразить эту победу над диаволом представлен здесь разбитыми дверями ада. Темный, черноватый цвет означает греховную тьму, Душа грешная и диавол одного совершенно цвета. «Постом льва связа». Пост выражен привязью, на которой находится лев. Лев означает порок и, вероятно, блуд, потому что, так как в надписи сказано: «смирением змия украти», то змей, без сомнения, олицетворяет здесь гордость; и слова надписи объяснялись бы следующим образом: смирением побеждаешь гордость, а постом — похоти. Замечательно также, что на надписи «змии» видно, что у нас не делали различия между змеем и драконом, и что изображали одного вместо другого. То же самое отсутствие всякого различия встречается и в памятниках скандинавских. Диавол сравнивается с котом, который «не может терпеть доброты человеческия к Богу». Кот делается символом диавола, противником любви к Богу. Это символическое значение зла, дурного, не было свойственно одному коту, но всем зверям одной с ним породы.
<table width="10" border="0" cellpadding="10" cellspacing="0"><tbody><tr><td></td></tr></tbody></table> Илл. 24

В числе этих книг многие взяты из каталогов Строева, в которых о гравюрах нет точных сведений; при той или другой книге говорится, например: «В тексте более 20 картин», без дальнейших подробностей. Вообще сведения о книгах, напечатанных до 1655 включительно, точнее последующих по той же самой причине.
б) Памятники, изображенные на которых животные и растения, как явствует из самого текста или из особых надписей, помещены как исторические атрибуты или как предметы естественной истории.

Этот отдел, хотя весьма обширен по многочисленности памятников, но он очень маловажен для символики. Она может только пользоваться рисунками и изображениями для того, чтобы знать, какую настоящую или условную, неестественную физиономию придавали известным зверям или известным растениям. Иные рисунки очень близки к природе, другие удаляются от природы и приближаются более к условленному очерку.

Так, например, Иону с китом, изображаемого даже в катакомбах, представляют совершенно неестественно. Кит не рыба, а дракон с лапами и даже крыльями на некоторых памятниках (илл. 25, 26). На фресках в катакомбах рисунок кита напоминает более иппокампа, чем настоящего кита. Две передние лапы сделаны вроде лошадиных ног, голова напоминает дракона, а широкий рыбий хвост на конце змеиного тела разделен на три части. Изображение Ионы чаще всех прочих встречается не только в катакомбах, но и на позднейших христианских памятниках. В церкви св. Панталеона в Равелло близ Амальфи эта сцена представлена мозаикой на мраморном амвоне, на котором читалось Евангелие. На одной стороне кит извергает Иону, на другой он поглощает его; в первом случае, как обыкновенно,
<table width="10" border="0" cellpadding="10" cellspacing="0"><tbody><tr><td></td></tr></tbody></table> Илл. 25

<table width="10" border="0" cellpadding="10" cellspacing="0"><tbody><tr><td></td></tr></tbody></table> Илл. 26

Иона до пояса в пасти кита, во втором случае видны только одни ноги. Сама рыба представлена из зеленой стеклянной мусии в виде дракона с крыльями и большими ушами, с двумя лапами и змеиным хвостом. Художник, изобразив кита в этом виде, сам усомнился в сходстве, и чтобы яснее доказать зрителям, что он именно кита хотел изобразить, поместил возле чудовища две маленькие плавающие рыбы, которые должны означать море.

Христианское искусство размножило изображения Ионы и предпочитало их всем прочим по символическому соотношению к Воскресению Христову. Но вместе с тем в рисунке кита художники упражняли свое воображение, придавая ему самые чудные формы. Из этого можно, кажется, заключить, что все памятники, на которых представлен человек до пояса в пасти кита или дракона, суть искусные изображения Ионы. Напрасно некоторые археологи, не сравнив эти памятники с изображениями Ионы на фресках в катакомбах, объясняют их символическим значением человека, поглощаемого пороком. На внешних стенах церкви св. Марка в Венеции мы видим несколько барельефов с подобными изображениями; кит очень напоминает Равельский амвон и фрески в катакомбах.

Из других исторических атрибутов, попадающихся почти так же часто, как Ионин кит, следует припомнить большую часть икон Ветхого Завета, на которых звери, птицы и растения помещаются не в символическом значении, а в чисто историческом, для точнейшего изображения описаний ветхозаветных книг. Даже змея, обвитая вокруг дерева на иконах грехопадения, есть исторический атрибут этой сцены; она не имеет символического значения, а только выражает слова Книги Бытия (3, 1—2): «Змий же бе мудрейший всех зверей сущих на земли, ихже сотвори Господь Бог; и рече змий жене...»

Пророк Даниил на иконах представлен чаще всего в львиной пещере. По греческому подлиннику следует изображать семь львов, а по русским подлинникам это число не определено; часто даже представлены только два льва, как на панагии в Патриаршей ризнице, так и на фресках в катакомбах. Мы не станем далее перечислять животных, служащих атрибутами, а перейдем к памятникам, на которых они помещены в другом значении. Так, например, в Святославовом Сборнике 1073 года при исчислении планет и месяцев на полях нарисованы знаки Зодиака. Рак и Рыба нарисованы довольно верно, а Скорпион сделан из воображения. Другие знаки сделаны так неискусно, что нельзя различить Овна от Тельца, и только посредством рог можно догадаться, что художник хотел именно их представить. Сам видя, что его рисунки не довольно ясны, художник написал на каком-то звере, похожем на тигра: «олень»; это должен быть знак Козерога; он подумал, что не лишне также на знаке Стрельца написать: «стрелец». [Ср. с греческим подлинником в Париже.]

В рукописях Козьмы Индикоплова, космографиях, хождениях если попадаются рисунки зверей, то они изображают их как настоящих зверей, описываемых автором или очевидцами. В лечебниках нарисованы растения, иногда довольно верно (см. рукопись моей библиотеки № <...>), чтобы облегчить занимающимся познание описываемого предмета.

Б) ИСТОЧНИКИ НЕПОЛОЖИТЕЛЬНЫЕ

а) Памятники, которые имеют все признаки символического содержания, но символизм которых объясняется одними догадками.

1) Первое место занимают памятники архитектурные. Они представляли обширные пространства для изображений; не только внутренние стены, но и наружные покрывались различными изображениями живописью или ваянием. Тут изображения имеют неоспоримые явные признаки символики, но, к несчастью, мы можем объяснить их значение одним сравнением с современными им памятниками Запада, основывая наши догадки на тех выводах, к которым христианская археология пришла уже в остальной Европе.

Между нашими памятниками архитектурными первое и даже единственное место занимают церкви, потому что от гражданских построек или частных жилищ у нас ничего не сохранилось. Почтение, питаемое к храму Божию, спасло многие церкви от разрушения; таковы Дмитриевский собор во Владимире, Покровская церковь в Боголюбове, собор в Юрьеве и проч. Стены этих храмов снаружи покрыты обронными изображениями, столь важными для символики и для археологии христианской, что требуют подробного исследования. Все частные примеры между этими изображениями, служащие для нашей цели, по возможности собраны в Символическом словаре. И внутренние стены этих зданий сохранили некоторые фрески, также весьма важные для символики.

2) Необходимо обратить внимание на символические образы, ошибочно прозванные гривнами. На одной стороне изображен или Ангел, или Богородица, или св. Никита, а на другой — голова, окруженная змеями (илл. 27). Мы при описании этих памятников примем за основание оборот иконы и распределим их по числу змеиных голов.
<table width="10" border="0" cellpadding="10" cellspacing="0"><tbody><tr><td></td></tr></tbody></table> Илл. 27

3) Между церковной утварью попадаются часто памятники с символическими украшениями.

На «Иерусалиме», сделанном ко гробу Петра митрополита в 1466 году Иоанном III, наверху изображен чудовищный крылатый дракон , называемый французскими бестиариями basilcoq, совершенно правильно по западным физиологам и совершенно так, как его изображают на западных памятниках. Немного пониже юношеское изображение в венце вокруг головы, помещенное между двумя крылатыми четвероногими, вероятно, представляет самого Христа<!--?-->, судя по книге, которую Он держит в левой руке.

Чаша, найденная в осыпи села Микулина-Городища, должна быть конца XIV или начала XV века. На средине представлен св. Георгий, побеждающий змия; по сторонам символические животные евангелистов, между ними изображены змеи с выпущенным жалом и отвернувшие голову назад. [Подсвечники из с. Вщиж. Didron (Annales Archéol.) о подсвечниках lézard.]

4) Печати. На печатях светских в особенности много встречается разнообразных символических знаков; на печатях духовных гораздо менее разнообразия, потому что с самых древнейших времен круг символических знаков для печатей духовных лиц был уже ясно определен и ясно ограничен.

5) Монеты представляют нам также много символических знаков, которые будут рассмотрены подробно в Символическом словаре.

6) Памятники, изображения на которых, вероятно, не имеют никакого символического значения, а употреблены только как украшения.

Архитектура постоянно принуждена была подчиняться всем требованиям символики и, наконец, так с нею сроднилась, так с нею слилась, что символика сделалась частью неотъемлемой. Знаки, изображаемые прежде по внутреннему их символическому значению, стали теперь употребляться для видимой их формы. Звери, птицы, растения и даже человеческие фигуры сделались одними украшениями, архитектурными арабесками. Надо полагать, что эта перемена произошла около XVI или XVII столетия, но трудно положительно определить это время, потому что даже на Дмитриевском соборе мы встречаем много символических изображений, помещенных как простые украшения. Но вообще подобные украшения встречаются чаще на зданиях позднейших, чем на древних, и можно даже сказать, что Дмитриевский и Юрьевский соборы составляют исключения в этом роде.

Но, рассматривая здания позднейших времен, мы встречаем животные и другие украшения как необходимые принадлежности, составляющие русский стиль. Так, на окнах Теремного дворца, основанного при вел. кн. Иоанне Васильевиче в 1499 году, представлены белки, птицы в коронах и многие другие животные; на окнах Воскресенского монастыря, заложенного патриархом Никоном и оконченного около 1685 года, не только помещены арабески со зверями, но даже человеческие головы. На церкви Василия Блаженного в Москве (Троицкий или Покровский собор), окончательно перестроенной в XVIII веке, повсюду помещены изображения горшков с цветами вместо украшений (илл. 28).
<table width="10" border="0" cellpadding="10" cellspacing="0"><tbody><tr><td></td></tr></tbody></table> Илл. 28

Кроме архитектурных украшений, изображения животных часто служили также украшениями для одежд, для поясов. При раскапывании курганов Владимирской губернии нам часто попадались в самых древнейших могилах медные поясные украшения в виде лошадей с привешанными к ним треугольниками. Только раз между тремя тысячами открытых нами могил нашли мы подобное же поясное украшение с двумя лошадиными головами на концах. Эти лошадиные, пряжки, может быть, имели прежде какое-нибудь символическое значение, но уже тут стали простым украшением для Мерян.

На материях и на коврах некоторые изображения имеют, вероятно, символическое значение, но большей частью они помещены для красы. Первые образцы узорчатых тканей принадлежат византийцам, которые рано уже начали славиться своими тканями, паволоками. Говорили: «товары византийские», byzantia, blatthin, blatta byzantia, serica constantinopolitana, как теперь го-ворят: «товары парижские»; и византийцы до такой степени дорожили этим искусством, что даже запретили вывоз некоторых особенно дорогих материй, называемых βασιλίκια, ῥηγικόν, pannus imperialis. Остальные материи обозначались по изображениям, находящимся на них; таким образом, были материи со слонами, cum elephantis; с грифами, γρυπολέοντες, vestis de olovero cum griphis; с белыми львами, λευκολεόντες, с павлинами.

Первоначально эти изображения могли иметь особое значение, потому что Константин Багрянородный говорит, при какой церемонии следовало быть в одежде с такими именно изображениями. То же самое видим мы и на Западе. В монастыре St. Florent в Сомюре аббат при известном празднике должен был быть одетым в платье со слонами, а приор — в платье со львами. На других тканях изображения легко объясняются словами из Священного Писания; так, на иных представлен был пророк Даниил между двумя львами 138 , на других — олень, пьющий воду, по словам Давида (Пс. 41,

1): «Имже образом желает елень на источники водныя, сице желает душа моя к Тебе, Боже».

Несмотря на вышесказанное, изображения, как символические изображения, перейдя в украшение на материи, сделались обыкновенными узорами и потеряли всякое символическое значение. Справедливость этого замечания еще более выказывается при тканях, описанных или находящихся в России, на которых весьма редко встречаются изображения животных, а большей частью представлены только цветы и растения.

Наконец, мы во многих рукописях видим украшения, заимствованные у скандинавов, сделанные из зверей, птиц или растений и не имеющие никакого символического значения.

Источник

Список последних тем раздела:

• Сакральные рисунки геометрии
• Дверь - мистический символ в разных...
• Древние амулеты-лунницы
• Единорог, старинные рисунки
• Христианские символы и их значение (reading)
• Наноцветы
• Книга Сойга
• Кодекс Рохонци (Codex Rohonczi)
• Кодекс Лауд (Codex Laud)
• Кодекс Серафини (Codex Seraphinianus)

[Странник]

Уф... слишком много букаф...

Буквально несколько дней назад, пока мастерил у родителей, как-то поймал озарение,о символизме в Православном Христианстве . И, подумал, что стоит сделать тему на Солиуме, предворительно собрав материал. Видно, Рамзеса тоже той же волной накрыло, он тему делает...
Итак, смысл того что удалось выудить из Энергоинформационного Поля, заключён в названии, так и не начатой мной темы: "Образа и Коны". То, что сейчас используется в религии, в дохристианской Руси имело не столько и не только сакральный характер предметов Силы, но так же и вполне конкретные обучающие функции: наглядных пособий по правильному пониманию Мироустройства. Если хотите, это иллюстрации к предмету "Человек и Общество" или способ визуализации Истинных стремлений человека объяснить на том, что вижу,на триптихе Святая Троица: по центру мы наблюдаем человека правой рукой сотворившего мудру. Кстати, в Христианстве, мудры не используются в богослужениях зато есть практически на любых Образах, если они достаточно древние, или списаны с древних, ничего не меняя (для тех,кто не в курсе, мудра это особое положение пальцев рук, используется для переключения потоков энергии в теле. Практикуется йогами, и описано в Ведах). так, по правую руку человека, видим женщину с ребёнком. Правая сторона, это всегда сторона проявления наших стремлений в воплощении чего либо: правая рука рабочая, восновном. Женщина с ребёнком, это безусловно, Образ Матери, и не важно, матери этого человека, или матери ребёнка этого человека,это Образ. По левую руку мы видим пожилого человека, с книгой. Образ Учителя и Учёного, тоесть левая сторона, сторона духовности, направлена на постоянное развитие и обучение. Итак, что имеем?: справа по Образу-семья, по Кону-Любовь, и продолжение себя в детях. Слева по Образу-Учитель, по Кону-познавание Мира.

Этот триптих можно продолжать разбирать, обращая внимание на
оложение рук, и цвет одежд... но моя задача здесь, лишь дать понимание смысла Образов и Конов.