[Капля]

Об уникальности Собянина и его методов

Два месяца разные медиа общего профиля пытаются оценить Собянина путем взвешивания. Меня как урбаниста просят взвесить градостроительство. Иногда назвать десять главных достижений и десять главных недостатков. Иногда готовы удовлетвориться тремя, кто-то милостиво соглашается на один главный плюс и на один большой минус. Так рассуждать удобно, но смущает некоторая интеллектуальная нечестность. Внятной градостроительной политики в постсоветской России ни у кого, кроме Собянина, нет — ни в Петербурге, ни тем более в других городах-миллионниках. Есть отдельные проекты, но в целом его не с кем сравнивать. Когда нет конкурентов, непонятно, что можно сделать иначе, лучше или хуже.
Ну, скажем, справился ли Собянин с пробками? Москва поехала, средняя скорость движения увеличилась на 12 процентов, хотя за пять лет в городе прибавилось еще полмиллиона машин. Можно было справиться лучше? А с чем сравнивать? С Сингапуром, где налог на автомобиль в три раза превышает его цену, где 80 процентов дорог платные (автоматически списываются деньги со счета) и где час парковки стоит как три часа езды на такси?
Напомню, что Собянин начал с расторжения инвестиционных контрактов, заключенных правительством Лужкова. Речь шла о 50 миллионах квадратных метров, половину инвесторам за пять лет удалось отвоевать обратно (что естественно, поскольку на их стороне были и право, и денежные, и административные ресурсы). На сегодняшней день осталось 26 миллионов. Это примерно 250 миллиардов долларов в ценах пятилетней давности. Как тогда, так и сейчас, считаю, что это было совершенно из ряда вон выходящее действие. Мэр, который не дал инвесторам заработать 250 миллиардов долларов, — редкая в истории фигура.
Зачем это было сделано? Что это за градостроительная политика? Это очень сильное решение — какая идея за ним стоит?
Лужковская застройка вела город к транспортному коллапсу и социальному взрыву (вспомните Бутово, вспомните «Речник»). Собянин спасал город. Любой понимал: тут нужно было что-то делать. Но чтобы вот так? Ради жителей поссориться на 250 миллиардов долларов? Вы же понимаете, что за такими деньгами в России стоят фигуры значимые, им есть куда позвонить и кого направить решать вопрос. На практике перед нами защита интересов тех, кто уже живет в Москве, от тех, кто хочет заработать денег на эксплуатации ее территории. Отодвинутые лужковские инвесторы доказывали, что это перераспределение активов, но прошло пять лет, и теперь можно совершенно твердо сказать: никаких бизнес-интересов здесь не было. У Собянина за пять лет так и не образовалось своего круга девелоперов вместо лужковских фаворитов (что, кстати, существенно подрывает его электоральные позиции).
Все это не лишено привкуса героического идеализма, но особой благодарности мэр на своем пути не снискал, что даже странно. Критика Собянина отчасти забавна, поскольку достаточно ясно показывает, что критики не очень отличают его от Лужкова и от Путина — разоблачают чудовищную коррупцию и авторитаризм московских властей, которые как-то не проявляются. Олег Кашин, замечательный журналист, написал к пятилетию Собянина, что при Лужкове Москва представляла собой отдельный центр со своей повесткой, а сегодня этот центр совершенно исчез, и московского правительства как самостоятельной единицы больше нет. Но ведь это совсем не так! Собянин сильно отличается, у него очень своеобразная повестка.
Выгнать 26 миллионов квадратных метров инвестиционных контрактов — это было весьма резкое предложение девелоперам оставить город вообще, и девелоперы его поняли. Приход Собянина в Москву — это строительный бум в Московской области. За пять лет там построено около 30 миллионов квадратных метров. И формируется свой круг близких к губернаторcкой власти девелоперов. Процесс пока не завершен — достаточно напомнить свежее дело «красногорского стрелка», но вектор понятен.
Сопоставим отказ от девелопмента с другими элементами политики Собянина. Постсоветские города в России развивались схожим образом. Город — транспорт, инженерия, рабочие места, жилье, социальные учреждения, улицы, площади, парки и т.д. — достался от советского прошлого. Это системы настолько сложные технологически и настолько дорогие, что трогать их никто не хотел и не решался. Но в городе есть то, что можно продавать, — земля под застройку. Все градостроительство сводилось к этой торговле. Были придуманы разные схемы, от тривиальных поджогов памятников архитектуры до изумительной программы сноса пятиэтажек, но все в принципе сводилось к одному — получить пустую землю, застроить и продать.
Новизна градостроительной политики Собянина как раз в том, что он занялся вещами, за которые никто не хотел браться. Он занялся реконструкцией доставшегося от советской власти города. Этот город обветшал и испортился, требовались просто неотложные меры. Строительство дорог, мостов, развязок, метро, реконструкция вылетных магистралей — вот что требуется каждому российскому городу-миллионнику. Все мы живем, в ужасе повторяя, что советская инфраструктура изношена на 70, 80, 90 процентов. То, что Собянин взялся за реконструкцию, — не больше чем необходимость, хотя и не меньше. И вероятно, когда за это возьмутся остальные, мы поймем, что в Москве можно было сделать лучше. Но пока еще никто не взялся.
Здесь нет никакой идеи — чистая реакция на угрозы. Не то что у нас поставлена задача системно выйти на новый технологический уровень. Где сильнее угроза — там выше уровень реакции. Вот, скажем, транспортная система Москвы реконструируется по самым новым рецептам. Тут не только строительство дорог, развязок и эстакад (это делал и Лужков, хотя в три раза медленнее), но и развитие рельсового транспорта с его интеграцией в единую сеть.Так делается везде — что в Гонконге, что в Берлине. Запуск пассажирского движения по Московской кольцевой железной дороге, возвращение в Москву трамвая, ускорение в 2,5 раза темпов строительства метро и интеграция этих трех рельсовых систем в единую сеть через транспортно-пересадочные узлы — это именно сегодняшняя, современная урбанистическая повестка. Ничего другого вам не предложит ни один международный специалист по транспорту, хотя у наших, конечно, есть альтернативы. Их удобно искать, поскольку развитие рельсового транспорта невозможно без последовательного повышения цены владения автомобилем в городе. Какие широкие возможности для борьбы за право автомобилистов парковаться даром! Но, кстати, Собянин тут проявил очень нехарактерные для российских политиков качества — он умеет делать то, что необходимо, хотя электорально невыгодно.
Транспортная ситуация была главным провалом Лужкова — поэтому здесь самые прогрессивные реформы. А вот, скажем, энергетическая система Москвы не то чтобы особо менялась. Новые технологии активного энергосбережения (аккумуляция тепла, снятие тепла с отходов и т.д.) у нас не внедряются — это, вероятно, повестка дня какого-то следующего руководства. Что понятно: хотя потенциальная экономия на тепло- и водоснабжении для Москвы колоссальна, в краткосрочной перспективе тут одни расходы, а энергии у нас много.
Но есть другая часть градостроительной политики Собянина. Она не реактивна, это проект, система ценностей и взглядов. Я говорю об общественных пространствах.
Общественные пространства тоже достались в наследство от советского города. Парки, улицы, площади, набережные в силу особенностей нашего законодательства было невозможно продать. После первых же попыток Юрия Лужкова отрезать куски от Нескучного сада, Битцевского парка и Лосиного острова под застройку стало ясно, что дело не идет, и их бросили. Собянин — подобрал. Но никто не заставлял его делать парки так, как был сделан Парк Культуры, затевать реконструкцию набережной в таких масштабах, реконструировать улицы десятками километров.
Тротуары гранитными плитами у нас не покрывали со времен императорского Петербурга. Зачем сужать проезжую часть и делать гранитный тротуар? Это вопрос о символическом месте пешехода в городе. Улицы Москвы сохранили идеи города 1960-х, города научно-технического прогресса, символом которого было автомобильное движение. Это устаревшая концепция, но мы продолжали ее придерживаться вплоть до 2010 года, увеличивая количество полос движения, расширяя магистрали и уничтожая остатки зелени. Теперь все перевернулось. Автомобиль репрессирован, пешеход стал главным. Гранитный тротуар рядом с асфальтом — все равно что гранитный фасад рядом с панельным домом. Сразу понятно, кто важнее. Это символическое перераспределение ролей.
Гранитный тротуар — это городская роскошь. И она принадлежит всем, это роскошь как общественное благо. То же самое можно сказать и о парке с набережной. Это самые лучшие места в городе, но они не приватизируются, и доступ к ним неотчуждаем. Лужковская Москва, особенно ближе к концу нулевых, несомненно была роскошным городом — с дорогими гостиницами, магазинами, кафе, ресторанами, с очень дорогими домами. И у каждого роскошного места был вход, а на входе возникал охранник — неважно, у парка, галереи, клуба или парковки. Все, что было ничьим и без охраны, было дешевым, грязным, заброшенным — пустырем.
Теперь город пытается стать другим. У нас больше нет дорогой, качественной авторской архитектуры, она ушла из города, и как архитектурный критик я не могу скрыть своего разочарования. Хоть бы музей какой новый построили — общественные пространства предполагают общественные здания! Зато наша Крымская набережная стоит любого авторского произведения — Лозанна отдыхает. Что это за градостроительная политика? Ее генезис очевиден — это европейская повестка дня, возникшая в начале 2000-х и полностью захватившая умы после кризиса 2008 года.
Именно тогда европейские столицы стали отказываться от зданий-аттракционов, так волновавших всех в 90-е годы, и переходить к общественным пространствам. Символ нового Бильбао — не музей Гуггенхайма, опыт которого мы пытались повторить что в Москве, что в Перми, что в Калининграде, а пьяцца Эускади Дианы Бальмори. Символ Нью-Йорка — парк Хайлайн, эталонный европейский город — Барселона с ее планом тотальной реновации общественных пространств.
Эту программу применительно к Москве и реализует Собянин. В августе этого года Гран-при лондонского конкурса Urban Transport Design Award удостоилась площадь Леонард-Циркус в Хакни — там сузили полосы автомобильного движения, расширили тротуары, заменили асфальтовое покрытие на каменные плиты, сделали велосипедную дорожку, поменяли светильники и высадили деревья. Когда смотришь номинантов (а там еще несколько десятков проектов), то в какой-то момент не понимаешь, где это происходит — в Москве или в Лондоне.
Вот в чем Собянин действительно уникален для России — у него не реакция на вызовы, а конструирование будущего. Уникально не то, что это европейская повестка. Самые резкие русские критики Европы с удовольствием заимствуют материальные предметы западной цивилизации — мы ездим на западных машинах, носим западную одежду, отчего ж нам не хотеть западных улиц? Но дело в том, что это левая, леволиберальная, чтобы не сказать социалистическая, европейская повестка. Это как раз та Европа, которую мы не понимаем, — Европа равенства и толерантности, Европа, в которой личное богатство напоказ, социальное превосходство, фейс-контроль на входе — это непристойно. Европа, в которой роскошью является новая социальность. Это та Европа, которая возникла после краха СССР, не та, на которую мы так стремились походить, строя ее в виде отдельных домов бизнес-класса с топтунами на входе.
Я не очень понимаю, откуда Собянин взял эту повестку. Ее нет ни у федеральной власти, ни у других российских мэров, ни у экспертного сообщества. По крайней мере, если говорить об экономических экспертах, придерживающихся у нас скорее праволиберальных взглядов. Эту систему мер в России даже не очень опознают как систему — взгляд на градостроительную политику Собянина как на целостный проект не распространен. Но стоит опознать этот проект, и многое встает на свои места.
Все левые муниципалитеты Европы очень плохо относятся к девелопменту, ставят ему разнообразные препоны и защищают права уже живущих от тех, кто зарабатывает на новом строительстве. Конечно, выгнать из города 26 миллионов квадратных метров никому, кроме Собянина, не удавалось. Но несомненно, и в Париже, и в Лондоне, и в Барселоне — там, где мэры заботятся об избирателях, — этот поступок был бы понят куда лучше, чем в Москве. Все левые муниципалитеты Европы пытаются развивать не только туристический центр, но и периферию, создавать там «новые центральности», как это называют в Барселоне, и уводить из центра рабочие места. Это ровно то самое, что делает Собянин (при нем количество рабочих мест в центре уменьшилось минимум на четверть — очень серьезный по европейским меркам результат). Все левые муниципалитеты развивают рельсовый общественный транспорт и так или иначе затрудняют жизнь автомобилистам. Все левые муниципалитеты развивают массовое образование и медицину в ущерб элитарным школам и больницам. Я бы даже связал с этим уход из команды Собянина Сергея Капкова и Андрея Шаронова — и тот и другой были, на мой взгляд, талантливыми политиками либеральной, а не социалистической ориентации.
Признаться, я в некотором затруднении. Будучи человеком праволиберальных взглядов, я прекрасно понимаю, за что нужно критиковать Сергея Собянина. Левая политика снижает остроту оппозиций в городе (центра и периферии, богатого и бедного, коренного населения и экспатов, интересов бизнеса и социальных программ и т.д.), ослабляет конкуренцию и уничтожает иерархию. А это главные механизмы развития города как экономического механизма. Посмотрите на Берлин, который за 20 лет после объединения Германии так и не смог допрыгнуть до показателей, заявленных на перспективу в пять лет, и вы поймете, к чему приводит левый путь развития. Но Собянина критикуют же вовсе не за это, а по лужковской канве — коррупция, сносы памятников, точечная застройка. Однако это все мимо тазика, он этого не делает!
Но оставаясь на своих праволиберальных позициях, должен сказать, что город вообще-то — это очень коммунальное пространство, здесь сильны общественные интересы, и в чистой парадигме частной собственности и конкуренции он существовать не может. Большинство урбанистов — люди достаточно левых взглядов. Ограничения на собственность (и на землю, и на недвижимость) в городах даже с очень правыми политиками у власти (например, в том же Сингапуре) порой мало отличаются от национализированной собственности. И в этом смысле левая градостроительная политика — реалистический подход к делу до тех пор, пока мы не упираемся в исчерпанность возможностей городского бюджета.
Тем более левая градостроительная политика в городе, созданном в СССР. Городе, который строился на иной технологической базе, в иных цивилизационных стандартах, но по тем же идеологическим принципам. Важны не деньги, а люди. Город принадлежит всем. Общественное выше частного. Не все равно, в какой системе ценностей созданы эти новые станции метро, новые пересадочные узлы, новые дороги, парки, улицы, набережные? Благо — оно и есть благо, пускай и общественное, и как ни крути, а капитализация города от этого резко возрастает. Те, кто потом придут развивать Москву по правым лекалам, будут зарабатывать на этой новой инфраструктуре еще десятилетиями.
Back to the USSR — это точка консенсуса нашего общества, то, что объединяет разнообразные элиты и абсолютное большинство электората, то, что форматирует наше поле возможностей. Выступать сегодня с правыми идеями можно, только гуляя по бульварам в оппозиционном смысле, да и это, скорее, стоило делать вчера. Но очень мало кому удается перевести эту ностальгию по прекрасному советскому в позитивную программу развития, в создание новых ценностей, в новое качество жизни. Уникальность Собянина в том, что он в этом коридоре возможностей увидел новую повестку. С точки зрения урбанистики город — это совокупность общественных пространств и сетей. Если с этим согласиться, то тогда следует признать, что в Москве строится новый город. Вовсю. Треть уже построена, и это вдохновляет.
http://lenta.ru/columns/2015/10/23/revzin/

[Капля]

Княгиня Надежда Трубецкая. Спешите делать добро!
Елена Ерофеева-Литвинская


Есть в Москве удивительное по своей атмосфере место между Боровицкими воротами и знаменитым домом Пашкова, где кажется, что оживает история, хранящая тайны людей, которые жили здесь до нас, их незримые образы, их настроения… Переступая порог, мы словно минуем временной портал и оказываемся в позапрошлом веке — обнаженная кирпичная кладка стен, открытые доски потолочных перекрытий на высоте четырех метров, дубовый паркет, которому больше ста двадцати лет, изразцовые печи, некогда хранившие тепло домашнего очага, состарившиеся двери с потускневшей и облупившейся от времени краской…

Это квАРТира №10 НТО имени Вавилова на Моховой, где устраивают выставки, презентации, творческие вечера, в старинном доходном доме, построенном в 1892 году по проекту архитектора Митрофана Арсеньева. Во время Великой Отечественной войны дом оказался расколот на две части — середина была полностью разрушена попавшей в нее фугасной бомбой. Возможно, что «Витька с Моховой» жил именно здесь, в одном из этих двориков, в двадцати метрах от Кремля. Жилые квартиры в доме сохранялись до начала 70-х годов, а после были переданы в Фонд нежилых помещений. Историю создания этого дома-проекта я узнала от исполнительного директора НТО Ирины Шенцевой, доброй феи этой квартиры, поддерживающей в ней артистическую и душевную атмосферу. Зная мой интерес к судьбам великих женщин, она и поведала мне о женщине, занимавшейся строительством дома на Моховой и других домов в Москве. Так я узнала о княгине Надежде Борисовне Трубецкой, одной из известных благотворительниц дореволюционной России, и мне захотелось вернуть из темноты забвения ее славное имя.

Семья, в которой родилась Надежда Борисовна (20 октября 1812 года) принадлежавшая к древнему княжескому роду Святополк-Четвертинских, — а его родословная восходила к Рюрику и киевскому великому князю Святополку, — была окружена созвездием великих и знаменитых имен. Ее бабушка по матери, княгиня Прасковья Юрьевна Гагарина, считалась первой среди московских красавиц своего времени. Прасковье Юрьевне посвящал стихи влюбленный в нее знаменитый историк Николай Михайлович Карамзин. Отличаясь живым и веселым характером, княгиня Гагарина ничего не боялась и первая из женщин отважилась подняться в небо на воздушном шаре. Мало того — Прасковья Юрьевна отвесила пощечину самому светлейшему князю Григорию Александровичу Потемкину-Таврическому, которому удалось поцеловать ее без разрешения. Сила характера бабушки, очевидно, передалась и внучке. Ведь чтобы помогать другим — а она этим занималась всю свою жизнь, — нужно было обладать внутренней силой и духовным богатством. И еще — огромной любовью к Богу и к людям.

Дед по отцу, князь Антон Владимирович Святополк-Четвертинский, был казнен в Варшаве во время Польского восстания 1764 года за преданность России. Поэтому к семье князя благоволила императрица Екатерина II. Дочерей погибшего за Отечество Антона Владимировича она определила ко двору и произвела во фрейлины, а сына, Бориса Антоновича, своего крестника, — в Пажеский корпус, привилегированное учебное заведение. Позже он храбро воевал с Наполеоном, командовал сборным Мамоновским полком, в котором послужили поэты Жуковский и Вяземский. За ратные подвиги его наградили Георгиевским крестом и пожаловали чином обер-шталмейстера. Он управлял московским конюшенным двором.

Интересно, что у Святополк-Четвертинских не было собственного дома в Москве — Борис Антонович до самой смерти жил на казенной квартире в приходе церкви Антипия Пергамского в Малом Знаменском переулке. В 1809 году Борис Антонович женился на княжне Надежде Федоровне Гагариной, чей отец тоже погиб во время Польского восстания. В доме в Малом Знаменском переулке любил гостить император Николай I. Он с удовольствием занимался с детьми Четвертинских и часто читал им вслух, в том числе, стихотворения Пушкина, о котором отзывался с любовью.

Сестра Надежды Федоровны, Вера Федоровна Гагарина, вышла замуж за князя Петра Андреевича Вяземского, близкого друга Александра Сергеевича Пушкина, и сама состояла в тесной переписке с великим поэтом, а после его смерти — с его вдовой Натальей Николаевной Пушкиной. Семье Четвертинских принадлежало прекрасное подмосковное имение Филимонки, где они часто проводили время вместе с Вяземскими и их детьми. Петр Андреевич писал 1 июня 1824 года: «Сегодня ездил я из Остафьева с Машенькою и Пашенькою обедать к Четвертинским и от них отправился в Москву, а дети еще остались там». А 4 января 1831 года Четвертинские посетили имение Вяземских Остафьево, о чем известно из письма Вяземского к московскому почт-директору Александру Яковлевичу Булгакову: «У нас был уголок Москвы; был Денис Давыдов, Трубецкой, Пушкин, Муханов, Четвертинские; к вечеру съехались соседки, запиликала скрипка, и пошел бал балом». Какие имена! Слава и гордость России. Судьба одарила девочек Четвертинских возможностью расти и воспитываться в великолепном обществе лучших людей своего времени. У князя Вяземского Надежда Борисовна познакомилась с Пушкиным, Жуковским и Гоголем. Ей посчастливилось танцевать с Пушкиным, бывшим частым гостем в доме Четвертинских, о чем она рассказывала правнуку. Это позволило Вадиму Старку в своей книге «Наталья Гончарова» отнести имя «Надежда» в донжуанском списке Пушкина насчет княжны Четвертинской.

Надежда Борисовна, как и другие сестры — а в семье Четвертинских, кроме Надежды, было еще три дочери: Наталья, Прасковья и Вера, — получила прекрасное домашнее образование. Сестры владели несколькими иностранными языками, сочиняли стихи и музыку. Кроме того, она еще прослушала полный университетский курс. Ее приняли ко двору фрейлиной императрицы Александры Федоровны, супруги Николая I. А в 1834 году Надежда Борисовна вышла замуж за князя Алексея Ивановича Трубецкого, который был старше ее на шесть лет. Позже он сделал хорошую карьеру: стал виленским вице-губернатором, камергером, действительным статским советником. Правда, в обществе считали, что его внешность не соответствовала красоте и обаянию жены. Фрейлина Шереметева писала в апреле 1834 года: «Видела княгиню Трубецкую, урожденную Четвертинскую, и ее мужа. Я нахожу, что он очень неуклюж; мне было очень жалко их видеть вместе; он так не подходит к дому! Она представлялась императрице, которая нашла, что она особенно мила». В браке родилось трое детей — сын Алексей и две дочери Наталья и Надежда.

Семейная жизнь требовала приложения многих душевных сил, но у княгини Трубецкой было огромное желание помогать другим — от избытка внутреннего ощущения счастья, которое ее переполняло и которым хотелось поделиться, от щедрости души, от сострадательности и открытости сердца. Она была глубоко верующей и никогда не оставалась равнодушной к чужому горю. И что еще важно — семейным врачом Святополк-Четвертинских был знаменитый Федор Петрович Гааз, которого называли «святым доктором», и сестры горячо прониклись его благородными идеями самоотверженного служения ближнему. Доктор Гааз призвал всех женщин, имеющих возможность и средства, помогать больницам и приютам, не останавливаясь перед материальными жертвами и не задумываясь отказываться от «роскошного и ненужного». Призыв «святого доктора» «Спешите делать добро» стал девизом для сестер и для основательниц сестринских общин, решивших посвятить себя богоугодному делу.

Энергии и инициативы княгине Трубецкой было не занимать. В 1842 году Надежда Борисовна вошла в Совет детских приютов, в 1844 году организовала Ольгинский приют, а с 1855 года, похоронив мужа, все свое время княгиня Трубецкая посвятила делу благотворительности. При ее непосредственном участии было создано Братолюбивое общество снабжения неимущих квартирами, где можно было получить квартиру или пособие на аренду жилья. Вплоть до революции общество возводило дома для бедняков в разных частях города. Одним из домов, построенных обществом, и является дом на Моховой, где расположена сейчас квАРТира №10. Под председательством княгини к началу XX века общество обладало трехмиллионным капиталом и ведало сорока благотворительными учреждениями. Патроном общества стала императрица Мария Федоровна, а почетным председателем — великая княгиня Елизавета Федоровна. Княгиня Трубецкая создала и Комиссаровское ремесленное училище, получившее свое название в честь шапочного мастера Осипа Комиссарова, спасшего императора Александра II во время покушения Дмитрия Каракозова в 1866 году, где детей из бедных семей обучали портняжному, сапожному и переплетному делу; и Ксеньинский детский приют; и Дамский комитет попечения о раненых, выросший со временем в Российское общество Красного креста.


Когда в 1877 году началась Русско-турецкая война, Надежда Борисовна, которой к тому времени было шестьдесят пять лет, на свои средства организовала санитарный поезд и сама отправилась на фронт в качестве сестры милосердия, чтобы ухаживать за ранеными. После страшного пожара, случившегося в Оренбурге в 1879 году, княгиня Трубецкая лично отвозила в пострадавший город предметы первой необходимости. Но, к несчастью, на склоне лет эту незаурядную женщину, за свою деятельность удостоенную ордена Святой Екатерины, постигла семейная драма: сын Алексей растратил казенные деньги и находился на грани самоубийства от стыда и позора. Чтобы спасти сына и возместить ущерб, княгиня продала все свое имущество, в том числе, дом Трубецких в Большом Знаменском переулке. Она, всю жизнь помогавшая другим, осталась без средств к существованию и крыши над головой! Но сотворенное ею добро вернулось к ней — княгине Трубецкой назначили пенсию из средств Братолюбивого общества и выделили квартиру в ее бывшем собственном доме, который купил московский купец и коллекционер искусства Сергей Иванович Щукин, где она скончалась 23 февраля 1909 года, дожив до 97 лет. Прекрасная русская женщина, Надежда Борисовна Трубецкая сделала немало добрых дел — и для своего города, и для своего народа. Вспомним о ней, когда будем проходить по Моховой или когда заглянем в Знаменские переулки…

[Ramjes]

Сообщение от Капля

Вот в чем Собянин действительно уникален для России — у него не реакция на вызовы, а конструирование будущего.

На мой взгляд, как раз "конструирования будущего" и не наблюдается. Безусловно, Сергей Семенович очень многое сделал для Москвы, по крайней мере, результат очень заметен. Привели в порядок парки, городские улицы, убрали рекламы, короче, "европеизма" в Москве стало гораздо больше.

С другой стороны, есть и иные мнение, например, относительно дорожных развязок. Многие из них делались "лишь бы сделать поскорее", поэтому эти развязки какие-то "корявые", совершенно нерациональные и неудобные.

Недавно я смотрел интервью с новым директором ГМИИ Пушкина Мариной Лошак и согласен с ее мнением. Она говорит, что лично ей не нравится вот эта тенденция "все старое заменить на новое", поставить новые фонари, стилизованные под старинные, положить новую бетонную брусчатку взамен старой, каменной и пр. И я с ней согласен.

Во что превратили Детский Мир и другие исторические здания? Ничего старинного там не осталось, только фасад. Все эти "реконструкции" вместо реставрации убивают историю и "дух места". Своеобразный обман.

В остальном - службы работают, автобусы новые и ездят исправно, инфраструктура по сравнению с лужковским периодом существенно улучшилась. Я не знаю, сколько воруют сейчас, но при Лужкове это были астрономические цифры. Знаю это не понаслышке, имел возможность видеть степень богатства приближенных к Лужкову людей.

[Капля]

Тут, на мой взгляд, баланс должен быть. Что-то старое имеет смысл убирать, может новый дух появится взамен старого))) А что-то беречь и ценить нужно.
Я лично столкнулась с никчемной и убийственной новизной, когда узнала, что собираются реконструировать Институт психологии на Моховой. Это просто преступление, на мой взгляд. Там такая история... каждая дверь, ручка двери, окно, мебель в аудитории и пр. просто наполнены духом научного творчества. Там такие мэтры искали и исследовали, спорили и просто жили, переживали личные трагедии и через них искали пути спасения, исцеления людей. Эх, да что там говорить... Сидя в этих аудиториях, поднимаясь по этим лестницам просто наполняешься потрясающей энергией исследования и созидания.
Почему нельзя поддерживать то, что есть (без фанатизма, конечно...если течет унитаз, то речь не идет не менять его), а не приводить все в безликое европейское качество современного ремонта?
Сотрудники и учащиеся подписывали петицию, с просьбой сохранить все как есть, не делать современный ремонт. Не знаю как сейчас, услышали ли их.

[Ramjes]

Ну да, вот только что в передаче "Орел и Решка" ведущая пришла в хостел в Баку, а там немец. Она его спрашивает:"Ну что, понравилось в Баку?". А тот отвечает: "Неплохо, но это не то, что я хотел увидеть". Немец хотел увидеть старый Баку, старый город, а по факту попал в современные новостройки.

Проблема Москвы - это многоэтажки. При том не сами многоэтажки, а то как планируют застройку. Из желания "впихнуть невпихуемое" жертвуют дворами, рекреационной парковой зоной. И получается, что вид из окна - это окна рядом стоящего дома. Я уже не говорю о том, что очень тяжело жить на этажах выше 10-го. Особенно метеозависимым людям. А если еще автомобильная дорога проходит рядом - это вообще "душегубка", ведь все газы, смог, скапливаются именно на верхних этажах, дышать невозможно, воздуха не хватает. Пластиковые окна закрытые - жарко. Открытые - вонища и автомобильные шумы. Ни заснуть нормально, ни дышать. Чтобы выжить - кондиционер надо ставить.

Недавно смотрел интервью с застройщиком нового космодрома "Восточный", что строится на Дальнем Востоке. Помимо космодрома там строят город для работников этого места. Ну и застройщик говорит, мол "хлебнули мы уже этих многоэтажек", зачем они здесь, особенно если место позволяет?

Будут застраивать малоэтажным строительством. Я когда учился в институте, у нас были задания на планирование застройки малоэтажным строительством вместо многоэтажного. И практика показывает, что те же самые площади, которые сейчас строятся многоэтажками, вполне реально застроить малоэтажными домами без потери площади.

Ну и еще, конечно, проблема есть с творческим полетом мысли. Все ремонтируется, строится настолько "убого" и "очевидно", что ощущение, как будто не существует мирового опыта архитектуры вообще. Вот "как умеют, так и строят" и меняться не хотят, ведь это надо усилие прикладывать, переформатировать налаженное производство.

В частности, почему не делают каскадные многоуровневые дома? На крыше зданий можно сады сажать, но мало кто это умеет, все боятся, что "крыша протекать будет". Ничего не будет, если правильно технологию освоить. Потом половину застройки можно вообще под землю отправить, не в прямом смысле, а раскопать карьер, его застроить, парковую зону там сделать. Но опять же - неудобно коммуникации прокладывать, как привыкли.