Потребление

Капля · 18.09.2013, 09:58

Есть у меня одна проблема, которую пока для себя не разрешила.
Мягко говоря, беспокоят меня усиливающиеся тенденции воспитания, вскармливания, подпитки потребительского отношения в обществе. Так называемая психология потребителя распускается пышным цветом.
Но надо начать с себя, конечно.
Какая-то часть меня не соглашается с такой реальностью, не устраивает меня, а другая иногда поддается искушениям и включается в это безумие. Потом оправдывает себя. Внутренний конфликт.

Сначала несколько фактов из жизни общества (я их собирала в своем дневнике, потому некоторые читали уже и видели, но решила выложить на форум).
А вообще хотелось бы привести свои ценности в норму, осознать их. Ведь мы сопоставляем реальность с некими своими нормами, своим ценным, желаемым, и когда обнаруживаем несоответствие между ними автоматом считаем реальность неудовлетворительной. Осознавание увеличивает степени свободы, дает возможность действовать, быть может даже менять реальность)) или что-то в себе.

Список последних тем раздела:

Капля · 18.09.2013, 10:01

По законам жирного времени

Недостаточно богатые, чтобы экономить, большинство россиян воспроизводят модели потребления, характерные для бедного общества, придавая чрезмерное значение еде и одежде. Чтобы думать не только о текущих расходах, им не хватает ни денег, ни воображения.

НАДЕЖДА ПЕТРОВА

Рост благосостояния

Среднему россиянину не хватает денег: 55% вынуждены себе в чем-то отказывать (исследование ФОМа, апрель 2013 года). Но сколько именно денег нужно, граждане никак не могут определить: мечтают примерно о 107 тыс. руб., на реалистическую часть нужд хватило бы и 45 тыс., а нормальная жизнь, по их оценке, начинается с суммы около 31 тыс. руб. на душу. Поскольку, по данным Росстата, доходы среднего россиянина — 21 тыс. руб. в месяц, его душевно-финансовые муки легко понять. Однако стоит уточнить, что такое в его представлении нормальность и беден ли этот россиянин на самом деле.

Он точно богаче, чем в начале XXI века: какой-никакой, а прок от экономического роста все-таки был. По подсчетам The Boston Consulting Group (BCG), в благосостояние населения рост ВВП в России конвертировался с коэффициентом 0,95-0,96, что хотя и хуже, чем в Бразилии (в 2006-2011 годах достигал 1,45, сейчас составляет 1,05) и других развивающихся странах и странах-ориентирах, но, в общем, вполне прилично.

C 2000 по 2012 год доля населения с доходами ниже прожиточного минимума уменьшилась с 29% до 11%; сокращение бедности отразилось не только на данных Росстата, но и на самооценке: в ходе соцопросов на нехватку денег на продукты питания жалуются 9% респондентов, в два с лишним раза меньше, чем прежде (данные "Левада-центра" на осень 2012 года, см. график 1). Бедными можно назвать и тех, кто говорит о нехватке денег на одежду, их 22%. Итого бедных, по субъективной оценке, не более 31%.

Однако в возможности покупать товары длительного пользования, без учета "действительно дорогих", до сих пор признаются лишь 19%. Они, по сути, и составляют самую состоятельную часть нашего общества — если не брать в расчет исчезающе малую (меньше 1%) долю тех, кто "может себе позволить дорогие покупки — машину, квартиру, дачу". В том числе, к примеру, 180 тыс. домохозяйств (0,3% общего числа, по подсчетам BCG), в распоряжении которых более $1 млн, или 328 семей с состоянием более $100 млн.

Похоже, не так уж мы с вами и богаты (см. график 2).

Потребительский идеал россиян — купить слона и съесть.

О вкусной и здоровой пище

По крайней мере, о существовании на грани выживания, когда главными проблемами являются еда, одежда и крыша над головой, большинство россиян может забыть. Точнее, предпосылки для того, чтобы забыть, есть, а способности такой пока нет: 71% до сих пор утверждает, что на еду уходит не менее половины семейного бюджета (опрос "Левада-центра", ноябрь 2012 года),— теоретически это должно свидетельствовать о крайней бедности. Похоже, перед нами типичный случай аберрации сознания: по данным Росстата, такой структуры потребления не сохранилось даже у самых бедных 20% населения. В этой доходной группе на питание уходит немногим более 48% расходов, даже с учетом стоимости натуральных поступлений, скажем картошки с приусадебного участка.

Массовая модель потребления, полагает директор Независимого института социальной политики Лилия Овчарова, "ориентируется уже не на получение нужного числа калорий — потому что этой проблемы нет у 80% населения,— а на получение продуктовой корзинки, сбалансированной по белкам, жирам и углеводам". Впрочем, в этом вопросе имеются существенные региональные различия (см. график 3): с начала века Москва старательно худеет, уменьшая долю углеводов и общую калорийность диеты. А Россия в целом, кажется, все еще предпочитает сладкое и жирное и по среднему количеству калорий далеко обошла "зажравшуюся" столицу.

Похожая картина наблюдается, и если взглянуть на питание в разрезе доходных групп. Диета россиянина из числа 10% самых богатых включает среди прочего 106 кг хлебопродуктов и 71 кг картофеля в год. Всего — 3 тыс. килокалорий в сутки (данные на 2011 год). Тогда как в 2002 году самые богатые 10% съедали 137 кг хлебопродуктов и 107 кг картофеля на человека, а энергетическая ценность такого питания превышала 3,3 тыс. килокалорий. Вместе с тем беднейшие 10% получали в среднем 1,5 тыс. килокалорий в сутки, то есть действительно недоедали. Однако по базовым принципам потребления граждане с высоким доходом не так уж сильно отличались от беднейших: и для тех и для других еда была одной из важных ценностей, а возможность есть больше и лучше — способом подтвердить социальный статус. Почти как в советском анекдоте про загулявшего после стипендии студента: "Официант! Еще пять стаканов чая!"

Позволительная роскошь

Подобные перекосы в отношении к питанию — когда еда служит доказательством того, что вы имеете дело с достойным человеком,— характерны для бедных обществ. Ярким примером может служить сегодняшний Китай. "Собственно, все это было описано у Торстейна Веблена в известной книге "Теория праздного класса"",— замечает руководитель отдела изучения уровня жизни "Левада-центра" Марина Красильникова.

Теория Веблена, которой уже более 100 лет, состоит в том, что потреблению присуще свойство подтверждения статуса и что на каждом уровне достатка и развития общества есть вещи, наилучшим образом демонстрирующие статус владельцев. "Свойствами подтверждения статуса обладает товар, который имеет признаки роскоши для потребителя, требует от него избыточных расходов, финансового напряжения. Товар, о котором говорят: "Я могу себе это позволить",— напоминает Красильникова.— Для беднейших слоев общества таким способом подтверждения социального статуса является еда, потому что все другие способы недостижимо дороги. Как только у такого потребителя появляются лишние доходы и он хочет их использовать для подтверждения статуса, он тратит их на демонстративно дорогое питание. Следующий этап — одежда. Далее — обустройство дома. То, какой товар становится массовым свидетельством статуса, напрямую коррелирует с уровнем достатка, достигнутым обществом в целом".

Нынешнего достатка россиян хватает на то, чтобы думать не только о еде. "Модель минимального потребления перестала быть массовой,— подчеркивает Овчарова.— В структуре расходов домашних хозяйств выросли расходы на связь, транспортные средства, развлечения, то есть на потребности второго порядка, которые не относятся к стандарту выживания". Действительно, по данным Росстата, даже у 10% беднейших в структуре расходов на потребление 5% занимает связь и 3% — организация досуга.

Для самых обеспеченных главной статьей расходов стал транспорт (32,2%). Автомобили — идеальный предмет демонстративного потребления из тех, что способны "поразить мимолетных наблюдателей". Чем выше мобильность населения, чем больше социальных контактов, тем больше необходимость иметь, пользуясь словами Веблена, "подпись в собственной денежной силе", сделанную "такими буквами, которые бы читались на бегу". И поскольку предметами демонстративного потребления становятся те, что вошли в моду у соседних, более состоятельных слоев, понятно, почему обладатели низких доходов часто влезают в долги ради покупки автомобиля.

Подробнее: http://www.kommersant.ru/doc/2198957

Капля · 18.09.2013, 10:04

Экономика боли и удовольствия

Неоклассическое определение потребителя - максимизирующий прибыль эгоист, холодный и равнодушный - выглядит слишком просто. Поведение и мотивы людей намного сложнее. Поэтому теория, которая сможет их объяснить, должна учитывать опыт других наук

Беркли. 24 января. FINMARKET.RU - Экономическая наука пока не умеет или не хочет учитывать всю сложность человеческой натуры - поэтому потребитель как экономический агент в теории ведет себя очень просто - стремится в любой ситуации максимизировать свою выгоду. По крайней мере, так описывает экономическое поведение людей неоклассическая теория.

Однако психология, антропология, биология, неврология и другие науки совершенно с этим не согласны: поведение людей определяют десятки параметров, а не только стремление сэкономить пару центов.

Экономист Дэниел Макфадден из университета Калифорнии Беркли, лауреат Нобелевской премии 2000 года, тоже считает, что неоклассики упрощают. Чтобы построить теорию потребительского поведения нужно использовать опыт других наук - когнитивной психологии, антропологии, теории рынков и неврологии. Сам Макфадден концентрируется на эмоциях потребителей и на том, как они воспринимают реальность.

До построения комплексной теории, учитывающей особенности работы человеческого мозга, пока очено далеко, но статья Макфаддена позволяет понять, как может выглядеть такая теория и на какие вопросы она должна отвечать.

Потребительское поведение: от удовольствия к трезвому расчету

Макфадден описывает типичные взгляды экономистов-неоклассиков на счастье, полезность товаров и потребление.

В 1789 году английский экономист Джордж Бентам предположил, что в основе экономического поведения людей лежит стремление получить максимальное удовольствие и сократить страдания - эти два стремления движут людьми. Главная их цель - счастье. На этом основан и выбор потребителей. Вроде бы это объяснило все, но строить прогнозы на основе концепции "счастья", которое очень трудно измерить и посчитать, было невозможно.

Отчасти теорию Бентама подтверждают современные исследования мозга: люди руководствуются при принятии решений собственными ощущениями. Этим Бентам объяснял альтруизм - людям нужно чувствовать себя добрыми и ощущать хорошее расположение других.

Затем экономисты стали больше обращать внимания не на эмоции, которые испытывают люди от той или иной деятельности, а на их последствия - люди как будто стремились максимизировать положительный эффект от экономического акта. Альтруизм в итоге был сведен лишь к отношениям внутри отдельной семьи. Примерами такого рационального поведения служили попытки сбить цену на рынке.

Потребители, по мнению экономистов, пытались достичь предельной полезности всех своих расходов. В итоге, спрос на продукты фактически равнялся их предельной полезности.

В конце XIX века экономисты решили отделить полезность от спроса. Они поняли, что помимо полезности есть и другие мотивы. Правда, они так и не начали исследовать эмоции и ощущения, и ограничились лишь предпочтениями. В итоге, альтруизм был проигнорирован. Практически не были учтены вкусы, характеристики товаров или условия сделки.

В современной теории были введены новые ограничения, но гипотеза осталось той же: потребитель пытается максимизировать полезность в рамках определенных ограничений своего бюджета. Функция бывает двух видов: прямая функция показывает, как полезность товара убывает по мере роста его количества, а косвенная зависит от цен и доходов.

Экономисты признали, что предпочтения могут быть разными

До изобретения компьютеров анализировать потребительское поведение и полезность было крайне сложно.

В 60-е годы прошлого века, когда появились первые компьютеры и базы данных, исследования стали куда проще. В последующие несколько десятилетий было предложено множество эконометрических систем, анализирующих спрос. Чаще всего они отталкивались от индивидуального потребителя, иногда в них учитывались рыночные данные или сравнения потребителей. В итоге, практически все системы учитывали один и тот же набор предпочтений. Однако в целом ситуацию на рынке они отражали верно.

Однако в последние полвека вычислительная сила компьютеров многократно выросла, также экономистам стали доступны данные на микроуровне. Оказалось, что существующие системы расчетов лишь ограничивают восприятие исследователя, ведь они не учитывают множество факторов: разнообразие предпочтений и вкусов, нелинейные бюджетные ограничения, время, пространство, неопределенность и другие факторы.

Смотрите продолжение сттьи и оригинал материала на http://www.interfax.ru/print.asp?sec=1447&id=286780

Капля · 18.09.2013, 10:05

Джонатан Франзен – американский писатель и эссеист. В своей речи в Кеньонском колледже в мае 2011 года Франзен ставит вопрос о современных технологиях, границах свободы и том, как социальные сети подменяют настоящие чувства. Представляем читателям текст выступления и приглашаем к дискуссии об электронных технологиях и личности в информационном постиндустриальном обществе.

Подходим ли мы друг другу?
Пару недель назад я поменял свой BlackBerry Pearl, которым пользовался три года, на более мощный BlackBerry Bold. Стоит ли говорить, что я был поражен тем, как далеко шагнули технологии за это время. И хотя у меня не было необходимости звонить кому-нибудь, писать СМС или письма, мне хотелось просто поглаживать свой новенький коммуникатор и наслаждаться удивительной четкостью изображения, послушностью сенсорного планшета, поразительной скоростью срабатывания системы и притягательной графикой.

Одним словом, я потерял голову. Конечно, я так же потерял голову и от своего предыдущего смартфона, но со временем наши отношения утратили некое очарование. У меня возникли проблемы с доверием, сомнения в том, подходим ли мы друг другу, а под конец я вообще начал сомневаться в его исправности, пока, в итоге, мне не пришлось признать, что я перерос эти отношения.

Излишне говорить, что мои отношения со стареньким BlackBerry, который, не наделенный бурными человеческими чувствами, ничуть не расстроился, когда моя любовь к нему угасла, были целиком и полностью односторонними. Все же я намеренно делаю на этом акцент.

Позвольте мне обратить внимание на то, как повсеместно употре***ется слово «классный» (sexy – в оригинале – прим. ред.) по отношению к гаджетам последней модели. Или на то, как бы на такие потрясающие вещи, которые мы делаем с этими гаджетами, например, управляем ими с помощью голосовых команд или увеличиваем изображения на экране iPhone с помощью пальцев, посмотрели бы люди лет сто назад – как на заклинания и магические пассы руками. На то, что когда мы описываем идеальные любовные отношения, в действительности мы говорим о волшебстве.

Осмелюсь выдвинуть идею, что по мере того, как наши рынки понимают, чего хочет потребитель и отвечают его желаниям, поставщики технологий становятся настоящими экспертами в создании продуктов, отвечающих нашим фантазиям об идеальных любовных отношениях, в которых объект любви ничего не просит, но все отдает; дает нам почувствовать свою власть и не закатывает истерик, когда ему на смену приходит более «классный объект», и он находит свое место в ящике стола.

Заменить мир природы
В более общем смысле, конечная цель технологий – заменить мир природы, который глух к нашим желаниям, мир ураганов и невзгод, хрупких сердец и сопротивления, миром, который настолько отзывчив нашим желаниям, что, по сути, становится продолжением нашего я.

Позвольте мне, наконец, предположить, что мир технопотребительства притесняется настоящей любовью и ему не остается иного выбора, кроме как притеснять любовь в свою очередь.

Первая линия его обороны – это превращение врага в товар. Каждый из вас может привести свои собственные, наиболее отвратительные примеры того, как любовь становится товаром. Свадебная индустрия, телереклама, показывающая милых ребятишек, подарки в виде автомобилей на Рождество и в особенности уродливое соотнесение бриллиантовых украшений и вечной любви. Посыл в каждом из примеров заключается в том, что если ты любишь, значит, должен что-то покупать.

С этим связано и другое явление – трансформация по милости Facebook значения глагола «нравиться» («like» — прим.ред.): от состояния ума – к кликам мышкой, от переживаний – к заявлению своих потребительских притязаний. Симпатия, по существу, является суррогатом любви, порожденным коммерческой культурой.

Поразительная вещь: все потребительские товары и, тем более, все электронные устройства и приложения, разработаны так, чтобы внушать сильнейшую симпатию. Собственно говоря, это и есть главное отличие потребительского товара от просто товара, чьи изготовители не зациклены на том, чтобы он был вам симпатичен (под этим я подразумеваю реактивные двигатели, лабораторное оборудование, серьезное искусство и литературу).

Но посмотрим на это с человеческой точки зрения: представим человека, которым руководит отчаянное желание нравиться – что мы увидим? Человека без центра, расколотую личность. В более патологических случаях мы увидим нарцисса – человека, который не терпит потускнения идеального образа себя, надуманного им самим же, который либо начинает избегать человеческого общества, либо ударяется в крайности, принося в жертву свою целостность, чтобы добиться общественной симпатии.

Капля · 18.09.2013, 10:06

Ярмарка тщеславия
Однако если вы посвящаете все свое существование тому, чтобы нравиться, и если вы готовы надеть любую маску лишь бы осуществить задуманное, значит, вы отчаялись поверить, что вас полюбят за то, какой вы есть на самом деле. И если вам удастся обмануть других так, что они начнут смотреть на вас с симпатией, вам все равно будет сложно не испытывать к ним некоторого презрения: ведь они попались на вашу удочку. Быть может, вы погрузитесь в депрессию или сопьетесь, или же, если вас зовут Дональд Трамп, вы захотите принять участие в президентской гонке (а потом передумаете).

Потребительские технологические товары никогда бы не сделали ничего такого непривлекательного, потому что они не люди. Однако они те еще помощники и потакатели нарциссизму. Помимо встроенного в них стремления нравиться нам, в них встроено еще и стремление отражаться в нас. Наши жизни выглядят куда интереснее, когда они помещены в привлекательную рамку Facebook. Мы снимаемся в собственных фильмах, фотографируем себя без конца, кликаем мышкой, и компьютер склоняется перед нашей властью.

Поскольку же технологии в действительности являются продолжением нас самих, мы не должны презирать их, как живых людей, за те манипуляции, которые они позволяют нам с собой вытворять.

Это одна бесконечная замкнутая петля. Нам нравится зеркало, а зеркалу нравимся мы. Добавить человека в друзья – это, по сути, впустить его в наш приватный зал льстивых зеркал.

Быть может, я немного преувеличиваю. Возможно, вам уже до смерти надоело слушать пятидесятилетних чудаков, пренебрежительно отзывающихся о социальных сетях. Моя главная задача – провести различие между нарциссическими тенденциями технологий и реальной любовью. Моя подруга Элис Сиболд часто говорит следующую фразу: заберись в выгребную яму и попробуй любить кого-нибудь. Говоря это, она подразумевает ту грязь, которая неизбежно разбрызгивается по зеркалу нашего эгоизма.

Вся штука заключается в том, что между желанием стать идеально привлекательным и любовными отношениями нет ничего общего. Рано или поздно вы увидите, как вы отвратительно, с истеричными криками ссоритесь с кем-то; из своих собственных уст вы услышите слова, которые вам совсем не понравятся; слова, вдребезги разбивающие ваше представление о себе как о честном, добром, клёвом, сдержанном, забавном и симпатичном человеке. Что-то более реальное, чем привлекательность должно проявиться в вас, и внезапно вы начнете жить настоящей жизнью.

Внезапно перед вами встанет реальный выбор, не лживый выбор потребителя между BlackBerry и iPhone, но вопрос: люблю ли я этого человека? И обратно: любит ли этот человек меня?

Не бывает такого, что вам нравится абсолютно все в человеке. Поэтому мир симпатий, в конечном счете, ложь. Но бывает так, что есть человек, в котором вы любите абсолютно все. Именно поэтому любовь представляет угрозу существованию системы технопотребительства: она разоблачает ложь.

Я не хочу сказать, что любовь – это одни ссоры. Любовь – это безграничное сопереживание, рождающееся тогда, когда ты сердцем понимаешь, что другой человек так же реален, как и ты сам. И именно поэтому любовь, как я ее понимаю, всегда конкретна. Пытаться любить все человечество – похвальное стремление, но ирония заключается в том, что такая любовь сфокусирована на себе, на моральном и духовном благополучии самого человека. В то время как любить конкретного человека и разделять с ним его радости и горе так, словно они твои, – значит отказаться от какой-то части своего Я.

Конечно, существует риск быть отвергнутым. Мы не сильно расстраиваемся, когда не вызываем у кого-то симпатий, потому что знаем, что резерв тех людей, которым мы еще понравимся, неисчерпаем. Но открыть всего себя, а не одну привлекательную наружность, и быть отвергнутым может быть чудовищно болезненным. То, что дарит боль, боль утраты, разрыва отношений, смерти – именно это и вводит в соблазн сторониться любви и тихо жить в мире симпатий.

И все же боль ранит, но не убивает. У вас есть другой выбор – обезболенные грёзы о своей самодостаточности, которым потакают технологии. Боль возникает как естественная реакция и природный индикатор жизни в жестоком мире. Прожить жизнь и не испытать боли – значит не жить вовсе. Даже просто сказать себе: я подумаю о любви и боли позже, может, лет в тридцать – это предать себя десяти годам бессмысленного занимания места на планете и уничтожения ее ресурсов, приписать себя к потребителям (в самом омерзительном смысле этого слова).

В колледже и многие годы после я был увлечен природой. Я не любил её, но она мне определенно нравилась. Природа бывает очень милой. Поскольку же меня заботили проблемы природы, я естественно увлекся природоохранной деятельностью, поскольку с экологией далеко не все было в порядке. И чем больше проблем я видел: бурно растущее мировое население, набирающее обороты потребление ресурсов, глобальное повышение температуры, загрязнение океанов, вырубка девственных лесов, – тем сильнее меня разбирала злость.

Наконец, в 90-х я принял умное решение перестать беспокоиться об окружающей среде. Я не мог сделать ничего хоть сколько-нибудь значащего, чтобы спасти планету, а мне хотелось делать успехи в отношении того, что я люблю. Я по-прежнему старался как можно меньше вредить окружающей среде, но и то лишь до тех пор, пока я не уступал под натиском гнева и отчаяния.

Но затем случилась забавная вещь. Это длинная история, но суть ее сводится к тому, что я влюбился в птиц. Произошло это, несмотря на все мое сопротивление, ведь быть птичником скучно, как по определению скучно все, что подменяет собой реальную страсть. Но мало-помалу наперекор моему желанию у меня развилась эта страсть, и даже не смотря на то, что любая страсть наполовину – это одержимость, другая половина страсти – любовь.

И да – я тщательно записывал названия всех птиц, которых я видел, и да – я преодолевал немыслимые расстояния, чтобы найти новые виды. Но не менее важно то, что каждый раз, когда я видел какую-нибудь птицу – будь то голубь или дрозд – я чувствовал, что мое сердце переполняется любовью. А с любви – именно это я пытаюсь донести до вас сегодня – и начинаются все неприятности.

Ведь теперь, когда мне не просто нравилась природа, а когда я полюбил её определенную и существенную часть, у меня не оставалось другого выбора, кроме как снова начать беспокоиться об окружающей среде. Сводки с этого фронта были ничуть не лучше, чем в те дни, когда я прекратил переживать за природу, более того они были значительно хуже, но теперь и леса, и водно-болотные угодья, и океаны были не просто красивыми местами, видом которых я мог наслаждаться. Они были домом для живых существ, которых я любил.

И тут возник интересный парадокс. Моя злость, отчаяние и боль за планету только усилились из-за обеспокоенности о птицах, и все же по мере того, как я занимался вопросом сохранения птиц и изучал угрожавшие им опасности, мне становилось легче жить со своей злостью, отчаянием и болью.

Как это произошло? Думаю, что, прежде всего, моя любовь к пернатым стала своего рода дверью к существенной, менее эгоистичной части меня, о существовании которой я не подозревал. Вместо того чтобы продолжать шагать по жизни как гражданин мира, выражая свою симпатию и антипатию и откладывая исполнение своих обязательств на завтра, я был вынужден столкнуться лицом к лицу с незнакомым собой, которого я должен был либо честно принять, либо нагло отвергнуть.

Вот что делает любовь с человеком. Потому как самое главное, что мы знаем о себе – это то, что мы пока живы, но скоро мы умрем. Это знание есть основная причина всей нашей злости, боли и отчаяния. Можно пытаться убежать от этого знания, а можно принять его с любовью.

Когда вы находитесь у себя в комнате и беситесь от злости, насмешливо смеетесь или пожимаете плечами, как делал я многие годы, мир с его проблемами кажется до безумия пугающим. Но стоит вам выйти и вступить в реальные отношения с реальными людьми или даже просто животными, и вам начнет грозить реальная опасность полюбить кого-то из них.

И кто знает, чем это обернется для вас?