[Алиса]

Прохвессор накрылся



Мы - Хогбены, других таких нет. Чудак прохвессор из большого города мог бы это знать, но он разлетелся к нам незваный, так что теперь, по-моему, пусть пеняет на себя. В Кентукки вежливые люди занимаются своими делами и не суют нос куда их не просят.
Так вот, когда мы шугали братьев Хейли самодельным ружьем (до сих пор не поймем, как оно стреляет), тогда все и началось - с Рейфа Хейли, он крутился возле сарая да вынюхивал, чем там пахнет, в оконце, - норовил поглядеть на крошку Сэма. После Рейф пустил слух, будто у крошки Сэма три головы или еще кой что похуже.
Ни единому слову братьев Хейли верить нельзя. Три головы! Слыханное ли дело, сами посудите? Когда у крошки Сэма всего-навсего две головы, больше сроду не было.
Вот мы с мамулей смастерили то ружье и задали перцу братьям Хейли. Я же говорю, мы потом сами в толк не могли взять, как оно стреляет. Соединили сухие батареи с какими-то катушками, проводами и прочей дребеденью, и эта штука как нельзя лучше прошила Рейфа с братьями насквозь.
В вердикте коронер записал, что смерть братьев Хейли наступила мгновенно; приехал шериф Эбернати, выпил с нами маисовой водки и сказал, что у него руки чешутся проучить меня так, чтобы родная мама не узнала. Я пропустил это мимо ушей. Но, видно, какой-нибудь чертов янки-репортеришка жареное учуял, потому как вскорости заявился к нам высокий, толстый, серьезный дядька и ну выспрашивать всю подноготную.
Наш дядя Лес сидел на крыльце, надвинув шляпу чуть ли не до самых зубов.
- Убирались бы лучше подобру-поздорову обратно в свой цирк, господин хороший, - только и сказал он. - Нас Барнум самолично приглашал и то мы наотрез отказались. Верно, Сонк?
- Точно, - подтвердил я. - Не доверял я Финеасу. Он обозвал крошку Сэма уродом, надо же!
Высокий и важный дядька - прохвессор Томас Гэлбрейт - посмотрел на меня.
- Сколько тебе лет, сынок? - спросил он.
- Я вам не сынок, - ответил я. - И лет своих не считал.
- На вид тебе не больше восемнадцати, - сказал он, хоть ты и рослый. Ты не можешь помнить Барнума.
- А вот и помню. Будет вам трепаться. А то как дам в ухо.
- Никакого отношения к цирку я не имею, - продолжал Гэлбрейт. - Я биогенетик.
Мы давай хохотать. Он вроде бы раскипятился и захотел узнать, что тут смешного.
- Такого слова и на свете-то нет, - сказала мамуля.
Но тут крошка Сэм зашелся криком. Гэлбрейт побелел как мел и весь затрясся. Прямо рухнул наземь. Когда мы его подняли, он спросил, что случилось.
- Это крошка Сэм, - объяснил я. - Мамуля его успокаивает. Он уже перестал.
- Это ультразвук, - буркнул прохвессор. - Что такое "крошка Сэм" - коротковолновый передатчик?
- Крошка Сэм - младенец, - ответил я коротко. - Не смейте его обзывать всякими именами. А теперь, может, скажете, чего вам нужно?
Он вынул блокнот и стал его перелистывать.
- Я у-ученый, - сказал он. - Наш институт изучает евгенику, и мы располагаем о вас кое-какими сведениями. Звучали они неправдоподобно. По теории одного из наших сотрудников, в малокультурных районах естественная мутация может остаться нераспознанной и... - Он приостановился и в упор посмотрел на дядю Леса.
- Вы действительно умеете летать? - спросил он.
Ну, об этом-то мы не любим распространяться. Однажды проповедник дал нам хороший нагоняй. Дядя Лес назюзюкался и взмыл над горами - до одури напугал охотников на медведей. Да и в библии нет такого, что людям положено летать. Обычно дядя Лес делает это исподтишка, когда никто не видит.
Как бы там ни было, дядя Лес надвинул шляпу еще ниже и промычал:
- Это уж вовсе глупо. Человеку летать не дано. Взять хотя бы эти новомодные выдумки, о которых мне все уши прожужжали: между нами, они вообще не летают. Просто бредни, вот и все.
Гэлбрейт хлопнул глазами и снова заглянул в блокнот.
- Но тут с чужих слов есть свидетельства о массе необычных качеств, присущих вашей семье. Умение летать только одно из них. Я знаю, теоретически это невозможно, если не говорить о самолетах, - но...
- Хватит трепаться!
- В состав мази средневековых ведьм входил аконит, дающий иллюзию полета, разумеется совершенно субъективную.
- Перестанете вы нудить? - взбешенного дядю Леса прорвало, я так понимаю - от смущения. Он вскочил, швырнул шляпу на крыльцо и взлетел. Через минуту стремительно опустился, подхватил свою шляпу и скорчил рожу прохвессору. Потом опять взлетел и скрылся за ущельем, мы его долго не видели.
Я тоже взбесился.
- По какому праву вы к нам пристаете? - сказал я. - Дождетесь, что дядя Лес возьмет пример с папули, а это будет чертовски неприятно. Мы папулю в глаза не видели, с тех пор как тут крутился один тип из города. Налоговый инспектор, кажется.
Гэлбрейт ничего не сказал. Вид у него был какой-то растерянный. Я дал ему выпить, и он спросил про папулю.
- Да папуля где-то здесь, - ответил я. - Только его теперь не увидишь. Он говорит, что так ему больше нравится.
- Ага, - сказал Гэлбрейт и выпил еще рюмочку.
- О господи. Сколько, говоришь, тебе лет?
- А я про это ничего не говорю.
- Ну, какое воспоминание у тебя самое первое?
- Что толку запоминать? Только голову себе зря забиваешь?
- Фантастика, - сказал Гэлбрейт. - Не ожидал, что отошлю в институт такой отчет.
- Не нужно нам, чтобы тут лезли всякие, - сказал я. - Уезжайте отсюда и оставьте нас в покое.
- Но помилуйте! - он выглянул за перила крыльца и заинтересовался ружьем. - Это еще что?
- Такая штука, - ответил я.
- Что она делает?
- Всякие штуки, - ответил я.
- Угу. Посмотреть можно?
- Пожалуйста, - ответил я. - Да я вам отдам эту хреновину, только бы вы отсюда уехали.
Он подошел и осмотрел ружье. Папуля встал (он сидел рядом со мной), велел мне избавиться от чертового янки и вошел в дом. Вернулся прохвессор.
- Потрясающе! - говорит. - Я кое-что смыслю в электронике, и, по моему мнению, это нечто выдающееся. Каков принцип действия?
- Чего-чего? - отвечаю. - Она дырки делает.
- Стрелять патронами она никак не может. В казенной части у нее две линзы вместо... Как, говоришь, она действует?
- Откуда я знаю.
- Это ты сделал?
- Мы с мамулей.
Он давай сыпать вопросами.
- Откуда я знаю, - говорю. - Беда с ружьями в том, что их надо каждый раз перезаряжать. Вот мы и подумали: смастерим ружье по-своему, чтобы его никогда не заряжать. И верно, не приходится.
- А ты серьезно обещал мне его подарить?
- Если отстанете.
- Послушай, - сказал он, - просто чудо, что вы, Хогбены, так долго оставались в тени.
- На том стоим.
- Должно быть, теория мутации верна! Вас надо обследовать. Это же одно из крупнейших открытий после... - И пошел чесать в том же духе. Я мало что понял.
В конце концов я решил, что есть только два выхода, а после слов шерифа Эбернати мне не хотелось убивать, пока шерифов гнев не остынет. Не люблю скандалов.
- Допустим, я поеду с вами в Нью-Йорк, раз уж вам так хочется, - сказал я. - Оставите вы мою семью в покое?
Он вроде бы пообещал, правда нехотя. Но все же уступил и забожился: я пригрозил, что иначе разбужу крошку Сэма. Он-то, конечно, хотел повидать крошку Сэма, но я объяснил, что это все равно без толку. Как ни верти, не может крошка Сэм поехать в Нью-Йорк. Он лежит в цистерне, без нее ему становится худо.
Вообще, прохвессор остался мною доволен и уехал, когда я пообещал встретится с ним на утро в городке. Но все же на душе у меня, по правде сказать, было паскудно. Мне не доводилось еще ночевать под чужой крышей после той заварушки в старом свете, когда нам пришлось в темпе уносить ноги.
Мы тогда, помню, переехали в Голландию. Мамуля всегда была неравнодушна к человеку, который помог нам выбраться из Лондона. В его честь дала имя крошке Сэму. А фамилию того человека я уж позабыл. Не то Гвинн, не то Стюард, не то Пипин - у меня в голове все путается, когда я вспоминаю то, что было до войны севера с югом.
Вечер прошел, как всегда, нудно. Папуля, конечно, сидел невидимый, и мамуля все злилась, подозревая, что он тянет маисовой больше, чем положено. Но потом сменила гнев на милость и налила ему настоящего виски. Все наказывали мне вести себя прилично.
- Этот прохвессор ужас до чего умный, - сказала мамуля. - Все прохвессора такие. Не морочь ему голову. Будь паинькой, а не то я тебе покажу, где раки зимуют.
- Буду паинькой, мамуля, - ответил я.
Папуля дал мне затрещину, что с его стороны было нечестно: ведь я то его не мог видеть!
- Это чтобы ты лучше запомнил, - сказал он.
- Мы люди простые, - ворчал дядя Лес. - И нечего прыгать выше головы, никогда это к добру не приводит.
- Я не пробовал, честно! - сказал я. - Только я так считаю...
- Не наделай бед! - пригрозила мамуля, и тут мы услышали, как в мезонине дедуля заворочался. Порой дедуля не двигался неделями, но в тот вечер он был прямо-таки живчик.
Мы, само собой поднялись узнать, чего он хочет. Он заговорил о прохвессоре.
- Чужак-то, а? - сказал дедуля. - Продувная бестия! Редкостные губошлепы собрались у моего ложа, когда я сам от старости слабею разумом! Один Сонк не без хитрости, да и то, прости меня, господи, дурак дураком.
Я только поерзал на месте и что-то пробормотал, лишь бы не смотреть дедуле в глаза - я этого не выношу. Но он на меня не обратил внимания. Все бушевал:
- Значит, ты собрался в этот Нью-Йорк? Кровь Христова, да разве ты запамятовал, что мы как огня стережемся Лондона и Амстердама - да и Нью-Амстердама - из боязни дознания? Уж не хочешь ли ты попасть в ярмарочные уроды? Хоть это и не самое страшное.
Дедуля у нас старейший и иногда вставляет в разговор какие-то допотопные словечки. Наверное, жаргон, к которому привыкнешь в юности, прилипает на всю жизнь. Одного у дедули не отнимешь: ругается он лучше всех, кого мне довелось послушать.
- Ерунда, - сказал я. - Я ведь хотел как лучше!
- Так он еще речет супротив, паршивый неслух! - возмутился дедуля. - Во всем виноват ты, ты и твоя родительница. Это вы пресечению рода Хейли споспешествовали. Когда б не вы, ученый бы сюда и не пожаловал.
- Он прохвессор, - сообщил я. - Звать его Томас Гэлбрейт.
- Знаю. Я прочитал его мысли через мозг крошки Сэма. Опасный человек. Все мудрецы опасны. Кроме разве Роджера Бэкона, и того мне пришлось подкупить, дабы... Не важно. Роджер был незаурядный человек. Внимайте же: никто из вас да не едет в Нью-Йорк. Стоит нам только покинуть сию тихую заводь, стоит кому-то нами заинтересоваться - и мы пропали. Вся их волчья стая вцепится и разорвет нас в клочья. А твои безрассудные полеты, Лестер, помогут тебе как мертвому припарки - ты внемлешь?
- Но что же нам делать? - спросила мамуля.
- Да чего там, - сказал папуля. - Я этого прохвессора угомоню. Спущу в цистерну, и дело с концом.
- И испортишь воду? - взвилась мамуля. - Попробуй только!
- Что за порочное племя вышло из моих чресел? - сказал дедуля, - рассвирепев окончательно. - Ужли не обещали вы шерифу, что убийства прекратятся... Хотя бы на ближайшее время? Ужли и слово Хогбена - ничто? Две святыни пронесли мы сквозь века - нашу тайну и честь Хогбенов! Посмейте только умертвить этого Гэлбрейта - вы мне ответите!
Мы все побледнели. Крошка Сэм опять проснулся и захныкал.
- Что же теперь делать? - спросил дядя Лес.
- Наша великая тайна должна остаться нерушимой, сказал дедуля. - Поступайте как знаете, только без убийств. Я тоже обмозгую сию головоломку.
Тут он, казалось, заснул, хотя точно про него никогда ничего не знаешь.
На другой день мы встретились с Гэлбрейтом в городке, как и договорились, но еще раньше я столкнулся на улице с шерифом Эбернати, который, завидев меня, зло сверкнул глазами.
- Лучше не нарывайся, Сонк, - сказал он. - Помни, я тебя предупреждал.
Очень неудобно получилось.
Как бы там ни было, я увидел Гэлбрейта и рассказал ему, что дедуля не пускает меня в Нью-Йорк. Гэлбрейт не очень-то обрадовался, но понял, что тут уж ничего не поделаешь.
Его номер в отеле был забит научной дребеденью и мог напугать всякого. Ружье стояло тут же, и Гэлбрейт как будто ничего в нем не менял. Он стал меня переубеждать.
- Ничего не выйдет, - отрезал я. - Нас от этих гор не оттащишь. Вчера я брякнул сдуру, никого не спросясь, вот и все.
- Послушай, Сонк, - сказал он. - Я расспрашивал в городке о Хогбенах, но почти ничего не узнал. Люди здесь скрытные. Но все равно, их свидетельство было бы только лишним подтверждением. Я не сомневаюсь, что наши теории верны. Ты и вся твоя семья - мутанты, вас надо обследовать!
- Никакие мы не мутанты, - ответил я. - Вечно ученые обзывают нас какими-то кличками. Роджер Бэкон окрестил нас гомункулами, но...
- Что?! - вскрикнул Гэлбрейт. - Что ты сказал?
- Э... Издольщик один из соседнего графства, - тут же опомнился я, но видно было, что прохвессора не проведешь он стал расхаживать по номеру.
- Бесполезно, - сказал он. - Если ты не поедешь в Нью-Йорк, я попрошу, чтобы институт выслал сюда комиссию. Тебя надо обследовать во славу науки и ради прогресса человечества.
- Этого еще не хватало, - ответил я. - Воображаю, что получится. Выставите нас, как уродов, всем на потеху. Крошку Сэма это убьет. Уезжайте-ка отсюда и оставьте нас в покое.
- Оставить вас в покое? Когда вы умеете создавать такие приборы? - он махнул рукой в сторону ружья. - Как же оно работает? - спросил он ни с того ни с сего.
- Да не знаю я... Смастерили, и дело с концом. Послушайте, прохвессор. Если на нас глазеть понаедут, быть беде. Большой беде. Так говорит дедуля.
Гэлбрейт стал теребить собственный нос.
- Что ж, допустим... А ответишь мне на кое-какие вопросы, Сонк?
- Не будет комиссии?
- Посмотрим.
- Нет, сэр. Не стану...
Гэлбрейт набрал побольше воздуху.
- Если ты расскажешь все, что мне нужно, я сохраню ваше местопребывание в тайне.
- А я-то думал, у вас в институте знают, куда вы поехали.
- А-а, да, - спохватился Гэлбрейт. - Естественно, знают. Но про вас там ничего не известно.
Он подал мне мысль. Убить его ничего не стоило, но тогда дедуля стер бы меня в порошок, да и с шерифом приходилось считаться. Поэтому я сказал: "ладно уж" - и кивнул.
Господи, о чем только этот тип не спрашивал! У меня аж круги поплыли перед глазами. А он распалялся все больше и больше.
- Сколько лет твоему дедушке?
- Понятия не имею.
- Гомункулы, км... Говоришь, он когда-то был рудокопом?
- Да не он, его отец, - сказал я. - На оловянных копях в Англии. Только дедуля говорит, что в то время она называлась Британия. На них тогда еще навели колдовскую чуму. Пришлось звать лекарей... Друнов? Друдов?
- Друидов?
- Во-во. Эти Друиды, дедуля говорит, были лекарями. В общем, рудокопы мерли как мухи по всему Корнуэллу, и копи пришлось закрыть.
- А что за чума?
Я объяснил ему, как запомнил из рассказов дедули, и прохвессор страшно разволновался, пробормотал что-то, насколько я понял, о радиоактивном излучении. Ужас какую околесицу он нес.
- Искусственная мутация, обусловленная радиоактивностью! - говорит, а у самого глаза и зубы разгорелись. Твой дед родился мутантом! Гены и хромосомы перестроились в новую комбинацию. Да ведь вы, наверно, сверхлюди!
- Нет уж, - возразил я. - Мы Хогбены. Только и всего.
- Доминанта, типичная доминанта. А у тебя вся семья... Э-э... Со странностями?
- Эй, легче на поворотах! - пригрозил я.
- В смысле - все ли умеют летать?
- Сам-то я еще не умею. Наверно, мы какие-то уроды. Дедуля у нас - золотая голова. Всегда учил, что нельзя высовываться.
- Защитная маскировка, - подхватил Гэлбрейт. - На фоне косной социальной культуры отклонения от нормы маскируются легче. В современном цивилизованном обществе вам было бы так же трудно утаиться, как шилу в мешке. А здесь, в глуши, вы практически невидимы.
- Только папуля, - уточнил я.
- О боже, - вздохнул он. - Скрывать такие невероятные природные способности... Представляете, что вы могли бы совершить?
Вдруг он распалился пуще прежнего, и мне не очень-то понравился его взгляд.
- Чудеса, - повторял он. - Все равно что лампу Алладина найти.
- Хорошо бы вы от нас отвязались, - говорю. - Вы и ваша комиссия.
- Да забудь ты о комиссии. Я решил пока что заняться этим самостоятельно. При условии, если ты будешь содействовать. В смысле - поможешь мне. Согласен?
- Не-а, - ответил я.
- Тогда я приглашу сюда комиссию из Нью-Йорка, сказал он злорадно.
Я призадумался.
- Ну, сказал я наконец, - чего вы хотите?
- Еще не знаю, - медленно проговорил он. - Я еще не полностью охватил перспективы.
Но он готов был ухватить все в охапку. Сразу было видать. Знаю я такое выражение лица.
Я стоял у окна, смотрел на улицу, и тут меня вдруг осенило. Я рассудил, что, как ни кинь, чересчур доверять прохвессору - вовсе глупо. Вот я и подобрался, будто ненароком к ружью и кое-что там подправил.
Я прекрасно знал, чего хочу, но, если бы Гэлбрейт спросил, почему я скручиваю проволочку тут и сгибаю какую-то чертовщину там, я бы не мог ответить. В школах не обучался. Но твердо знал одно: теперь эта штучка сработает как надо.
Прохвессор строчил что-то в блокноте. Он поднял глаза и заметил меня.
- Что ты делаешь? - спросил он.
- Тут было что-то неладно, - соврал я. - Не иначе как вы тут мудрили с батарейками. Вот сейчас испытайте.
- Здесь? - возмутился он. - Я не хочу возмещать убытки. Испытывать надо в безопасных условиях.
- Видите вон там на крыше, флюгер? - я показал пальцем. - Никто не пострадает, если мы в него прицелимся. Можете испытывать не отходя от окна.
- Это... Это не опасно? - ясно было, что у него руки чешутся испытать ружье. Я сказал, что все останутся в живых, он глубоко вздохнул, подошел к окну и неумело взялся за приклад.
Я отодвинулся в сторонку. Не хотел, чтобы шериф меня увидел. Я-то его давно приметил - он сидел на скамье возле продуктовой лавки через дорогу.
Все вышло, как я и рассчитывал. Гэлбрейт спустил курок, целясь в флюгер на крыше, и из дула вылетели кольца света. Раздался ужасающий грохот. Гэлбрейт повалился навзничь, и тут началось такое столпотворение, что передать невозможно. Вопль стоял по всему городку.
Ну, чувствую, самое время сейчас превратиться в невидимку. Так я и сделал.
Гэлбрейт осматривал ружье, когда в номер ворвался шериф Эбернати. А с шерифом шутки плохи. У него был пистолет в руке и наручники наготове; он отвел душу, изругав прохвессора последними словами.
- Я вас видел! - орал он. - Вы, столичные, думаете, что вам здесь все сойдет с рук. Так вот, вы ошибаетесь!
- Сонк! - вскричал Гэлбрейт, озираясь по сторонам. Но меня он, конечно, увидеть не мог.
Тут они сцепились. Шериф Эбернати видел, как Гэлбрейт стрелял из ружья, а шерифу палец в рот не клади. Он поволок Гэлбрейта по улице, а я, неслышно ступая, двинулся следом. Люди метались как угорелые. Почти все прижимали руки к щекам.
Прохвессор продолжал ныть, что ничего не понимает.
- Я все видел! - оборвал его Эбернати. - Вы прицелились из окна - и тут же у всего города разболелись зубы! Посмейте только еще раз сказать, будто вы не понимаете!
Шериф у нас умница. Он с нами, Хогбенами, давно знаком и не удивляется, если иной раз творятся чудные дела. К тому же он знал, что Гэлбрейт - ученый. Так вот, получился скандал, люди доискались, кто виноват, и я оглянуться не успел, как они собрались линчевать Гэлбрейта.
Эбернати его увел. Я немножко послонялся по городку. На улицу вышел пастор посмотреть церковные окна - они его озадачили. Стекла были разноцветные, и пастор никак не мог понять, с чего это они вдруг расплавились. Я бы ему подсказал. В цветных стеклах есть золото - его добавляют, чтобы получить красный тон.
В конце концов я подошел к тюрьме. Меня все еще нельзя было видеть. Поэтому я подслушал разговор Гэлбрейта с шерифом.
- Все Сонк Хогбен, - повторял прохвессор. - Поверьте, это он перестроил проектор!
- Я вас видел, - отвечал Эбернати. - Вы все сделали сами. Ой! - он схватился рукой за челюсть. - Прекратите-ка, да поживее! Толпа настроена серьезно. В городе половина людей сходит с ума от зубной боли.
Видно, у половины городских в зубах были золотые пломбы. То, что сказал на это Гэлбрейт, меня не очень-то удивило.
- Я ожидаю прибытие комиссии из Нью-Йорка; сегодня же вечером позвоню в институт, там за меня поручатся.
Значит, он всю дорогу собирался нас продать. Я как чувствовал, что у него на уме.
- Вы избавите меня от зубной боли - и всех остальных тоже, а не то я открою двери и впущу линчевателей! - простонал шериф. И ушел прикладывать к щеке пузырь со льдом.
Я прокрался обратно в коридор и стал шуметь, чтобы Гэлбрейт услыхал. Я подождал, пока он не кончит ругать меня на все корки. Напустил на себя глупый вид.
- Видно, я маху дал, - говорю. - Но могу все исправить.
- Да ты уж наисправлял достаточно. - Тут он остановился. - Погоди. Как ты сказал? Ты можешь вылечить эту... Что это?
- Я осмотрел ружье, - говорю. - Кажется, я знаю, где напорол. Оно теперь настроено на золото, и все золото в городе испускает тепловые лучи или что-то в этом роде.
- Наведенная избирательная радиоактивность, - пробормотал Гэлбрейт очередную бессмыслицу. - Слушай. Вся эта толпа... У вас когда-нибудь линчуют?
- Не чаще раза-двух в год, - успокоил я. - И эти два раза уже позади, - так что годовую норму мы выполнили. Жаль, что я не могу переправить вас к нам домой. Мы бы вас запросто спрятали.
- Ты бы лучше что-нибудь предпринял! - говорит. - А не то я вызову из Нью-Йорка комиссию! Ведь тебе это не очень-то по вкусу, а?
Никогда я не видел, чтобы человек с честным лицом так нагло врал в глаза.
- Дело верное, - говорю. - Я подкручу эту штуковину так, что она в два счета погасит лучи. Только я не хочу, чтобы люди связывали нас, Хогбенов, с этим делом. Мы любим жить спокойно. Вот что, давайте я пойду в ваш отель и налажу все как следует, а потом вы соберете тех, кто мается с зубами, и спустите курок.
- Но... Да, но...
Он боялся, как бы не вышло еще хуже. Но я его уговорил. На улице бесновалась толпа, так что долго уговаривать не пришлось. В конце концов я плюнул и ушел, но вернулся невидимый и подслушал, как Гэлбрейт уславливается с шерифом.
Они между собой поладили. Все, у кого болят зубы, соберутся и рассядутся в мерии. Потом Эбернати приведет прохвессора с ружьем и попробует всех вылечить.
- Прекратится зубная боль? - настаивал шериф. Точно?
- Я... Вполне уверен, что прекратится.
Эбернати уловил его нерешительность.
- Тогда уж лучше испробуйте сначала на мне. Я вам не доверяю.
Видно, никто никому не доверял.
Я прогулялся до отеля и кое-что изменил в ружье. И тут я попал в переплет. Моя невидимость истощилась. Вот ведь как скверно быть подростком.
Когда я стану на сотню-другую лет постарше, то буду оставаться невидимым сколько влезет. Но пока я еще не очень-то освоился. Главное, теперь я не мог обойтись без помощи, потому что должен был сделать одно дело, за которое никак нельзя браться у всех на глазах.
Я поднялся на крышу и мысленно окликнул крошку Сэма. Когда настроился на его мозг, попросил вызвать папулю и дядю Леса. Немного погодя с неба спустился дядя Лес; летел он тяжело, потому что нес папулю. Папуля ругался: они насилу увернулись от коршуна.
- Зато никто нас не видел, - утешал его дядя Лес. - По-моему.
- У городских сегодня своих хлопот полон рот, - ответил я. - Мне нужна помощь. Прохвессор обещал одно, а сам затевает напустить сюда комиссию и всех нас обследовать.
- В таком случае ничего не поделаешь, - сказал папуля. - Нельзя же кокнуть этого типа. Дедуля запретил.
Тогда я сообщил им свой план. Папуля невидимый, ему все это будет легче легкого. Потому мы провертели в крыше дырку, чтобы подсматривать, и заглянули в номер Гэлбрейта. И как раз вовремя. Шериф уже стоял там с пистолетом в руке (так он ждал), а прохвессор, позеленев, наводил на Эбернати ружье. Все прошло без сучка, без задоринки. Гэлбрейт спустил курок, из дула выскочило пурпурное кольцо света, и все. Да еще шериф открыл рот и сглотнул слюну.
- Ваша правда! Зуб не болит!
Гэлбрейт обливался потом, но делал вид, что все идет по плану.
- Конечно, действует, - сказал он. - Естественно. Я же говорил.
- Идемте в мерию. Вас ждут. Советую вылечить всех, иначе вам не поздоровится.
Они ушли. Папуля тайком двинулся за ними, а дядя Лес подхватил меня и полетел следом, держась поближе к крышам, чтобы нас не заметили. Вскоре мы расположились у одного из окон мерии и стали наблюдать.
Таких страстей я еще не видел, если не считать лондонской чумы. Зал был битком набит, люди катались от боли, стонали и выли. Вошел Эбернати с прохвессором - прохвессор нес ружье, - и все завопили еще громче. Гэлбрейт установил ружье на сцене, дулом к публике, шериф снова вытащил пистолет, велел всем замолчать и обещал, что сейчас у всех зубная боль пройдет.
Я папулю, ясное дело, не видел, но знал, что он на сцене. С ружьем творилось что-то немыслимое. Никто не замечал, кроме меня, но я-то следил внимательно. Папуля, конечно, невидимый - вносил кое-какие поправки. Я ему все объяснил, но он и сам не хуже меня понимал, что к чему. И вот он скоренько наладил ружье как надо.
А что потом было - конец света. Гэлбрейт прицелился, спустил курок, из ружья вылетели кольца света - на этот раз желтые. Я попросил папулю выбрать такую дальность, чтобы за пределами мерии никого не задело. Но внутри...
Что ж, зубная-то боль у них прошла. Ведь не может человек страдать от золотой пломбы, если никакой пломбы у него и в помине нет.
Теперь ружье было налажено так, что действовало на все неживое. Дальность папуля выбрал точка в точку. Вмиг исчезли стулья и часть люстры. Публика сбилась в кучу, поэтому ей худо пришлось. У колченогого Джеффа пропала не только деревянная нога, но и стеклянный глаз. У кого были вставные зубы, ни одного не осталось. Многих словно наголо обрили.
И платья ни на ком я не видел. Ботинки ведь неживые, как и брюки, рубашки, юбки. В два счета все в зале оказались в чем мать родила. Но это уже пустяк, зубы-то у них перестали болеть, верно?
Часом позже мы сидели дома - все, кроме дяди Леса, как вдруг открывается дверь и входит дядя Лес, а за ним, шатаясь, - прохвессор. Вид у Гэлбрейта был самый жалкий. Он опустился на пол, тяжело, с хрипом, дыша и тревожно поглядывая на дверь.
- Занятная история, - сказал дядя Лес. - Лечу это я над окраиной городка и вдруг вижу: бежит прохвессор, а за ним - целая толпа, и все замотаны в простыни. Вот я его и прихватил. Доставил сюда, как ему хотелось.
И мне подмигнул.
- О-о-о-х! - простонал Гэлбрейт. - А-а-а-х! Они сюда идут?
Мамуля подошла к двери.
- Вон сколько факелов лезут в гору, - сообщила она. Не к добру это.
Прохвессор свирепо глянул на меня.
- Ты говорил, что можешь меня спрятать! Так вот, теперь прячь! Все из-за тебя!
- Чушь, - говорю.
- Прячь, иначе пожалеешь! - завизжал Гэлбрейт. - Я... Я вызову сюда комиссию.
- Ну, вот что, - сказал я. - Если мы вас укроем, обещаете забыть о комиссии и оставить нас в покое?
Прохвессор пообещал.
- Минуточку, - сказал я и поднялся в мезонин к дедуле. Он не спал.
- Как, дедуля? - спросил я.
С секунду он прислушивался к крошке Сэму.
- Прохвост лукавит, - сказал он вскоре. - Желает всенепременно вызвать ту шелудивую комиссию, вопреки всем своим посулам.
- Может, не стоит его прятать?
- Нет, отчего же, - сказал дедуля. - Хогбены дали слово - больше не убивать. А укрыть беглеца от преследователей - право же дело благое.
Может быть, он подмигнул. Дедулю не разберешь. Я спустился по лестнице. Гэлбрейт стоял у двери - смотрел, как в гору взбираются факелы. Он в меня так и вцепился.
- Сонк! Если ты меня не спрячешь...
- Спрячу, - ответил я. - Пошли.
Отвели мы его в подвал...
Когда к нам ворвалась толпа во главе с шерифом Эбернати, мы прикинулись простаками. Позволили перерыть весь дом. Крошка Сэм и дедуля на время стали невидимыми, их никто не заметил. И, само собой, толпа не нашла никаких следов Гэлбрейта. Мы его хорошо укрыли, как и обещали.
С тех пор прошло несколько лет. Прохвессор как сыр в масле катается. Но только нас он не обследует. Порой мы вынимаем его из бутылки, где он хранится, и обследуем сами.
А бутылочка-то ма-ахонькая!

Список последних тем раздела:

• Сказка или Быль
• Выиграй крылья!
• Сказка о добром волшебнике и не только
• Мои записи
• Шкатулка со сказками - навигация раздела
• Сказка - добрым молодцам урок
• Сказка о великане Святогоре и молодце Егоре
• Золотой Гусь. Сказка
• Сказка о жизни
• Все Русские народные сказки

[Алиса]

Котел с неприятностями

Лемюэля мы прозвали Горбун, потому что у него три ноги. Когда Лемюэль
подрос (как раз в войну Севера с Югом), он стал поджимать лишнюю ногу внутрь
штанов, чтобы никто ее не видел и зря язык не чесал. Ясное дело, вид у него
был при этом самый что ни на есть верблюжий, но ведь Лемюэль не любитель
форсить. Хорошо, что руки и ноги у него сгибаются не только в локтях и
коленях, но и еще в двух суставах, иначе поджатую ногу вечно сводили бы
судороги.
Мы не видели Лемюэля годков шестьдесят. Все Хогбены живут в Кентукки,
но он -- в южной части гор, а мы -- в северной. И, надо полагать, обошлось
бы без неприятностей, не будь Лемюэль таким безалаберным. Одно время мы уже
подумали -- каша заваривается не на шутку. Нам, Хогбенам, доводилось
хл*****ь горя и раньше, до того как мы переехали в Пайпервиль: бывало люди
все подглядывают за нами да подслушивают, норовят дознаться, с чего это в
округе собаки лаем исходят. До того дошло -- совсем невозможно стало летать.
В конце концов дедуля рассудил, что пора смотать удочки, перебраться южнее,
к Лемюэлю.
Терпеть не могу путешествий. Последний раз, когда мы плыли в Америку,
меня аж наизнанку выворачивало. Летать -- и то лучше. Но в семье верховодит
дедуля.
Он заставил нас нанять грузовик, чтобы переправить пожитки. Труднее
всего было втиснуть малыша; в нем-то самому весу кило сто сорок, не больше,
но цистерна уж больно здоровая. Зато с дедулей никаких хлопот: его просто
увязали в старую дерюгу и запихнули под сиденье. Всю работу пришлось делать
мне. Папуля насосался маисовой водки и совершенно обалдел. Знай ходил на
руках да песню горланил -- "Вверх тормашками весь мир".
Дядя вообще не пожелал ехать. Он забился под ясли в хлеву и сказал, что
соснет годиков десять. Там мы его и оставили.
-- Вечно они скачут! -- все жаловался дядя. -- И чего им на месте не
сидится? Пятисот лет не пройдет, как они опять -- хлоп! Бродяги бесстыжие,
перелетные птицы! Ну и езжайте, скатертью дорога!
Ну и уехали.
Лемюэль, по прозванию Горбун, -- наш родственник. Аккурат перед тем,
как мы поселились в Кентукки, там, говорят, пронесся ураган. Всем пришлось
засучить рукава и строить дом, один Лемюэль ни в какую. Ужасть до чего
никудышный. Так и улетел на юг. Каждый год или через год он ненадолго
просыпается, и мы тогда слышим его мысли, не остальное время он
бревно-бревном.
Решили пожить у него.
Сказано -- сделано.
Видим, Лемюэль живет в заброшенной водяной мельнице, в горах,
неподалеку от города Пайпервиль. Мельница обветшала, на честном слове
держится. На крыльце сидит Лемюэль. Когда-то он сел в кресло, но кресло под
ним давно уже развалилось, а он и не подумал проснуться и починить. Мы не
стали будить Лемюэля. Втащили малыша в дом, и дедуля с папулей стали вносить
бутылки с маисовой.
Мало-помалу устроились. Сперва было не ахти как удобно. Лемюэль,
непутевая душа, припасов в доме не держит. Он проснется ровно настолько,
чтобы загипнотизировать в лесу какого-нибудь енота, и, глядишь, тот уже
скачет, пришибленный, согласный стать обедом. Лемюэль питается енотами,
потому что у них лапы прямо как руки. Пусть меня поцарапают, если этот
лодырь Лем гипнозом не заставляет енотов разводить огонь и зажариваться. До
сих пор не пойму, как он их свежует. А может, просто выплевывает шкурку?
Есть люди, которым лень делать самые немудреные вещи.
Когда ему хочется пить, он насылает дождь себе на голову и открывает
рот. Позор, да и только.
Правда, никто из нас не обращал внимания на Лемюэля. Мамуля с ног
сбилась в хлопотах по хозяйству. Папуля, само собой, удрал с кувшином
маисовой, и вся работа свалилась на меня. Ее было немного. Главная беда --
нужна электроэнергия. На то, чтобы поддерживать жизнь малыша в цистерне,
току уходит прорва, да и дедуля жрет электричество, как свинья помои. Если
бы Лемюэль сохранил воду в запруде, мы бы вообще забот не знали, но ведь это
же Лемюэль! Он преспокойно дал ручью высохнуть. Теперь по руслу текла жалкая
струйка.
Мамуля помогла мне смастерить в курятнике одну штуковину, и после этого
у нас электричества стало хоть отбавляй.
Неприятности начались с того, что в один прекрасный день по лесной
тропе к нам притопал костлявый коротышка и словно бы обомлел, увидев, как
мамуля стирает во дворе. Я тоже вышел во двор -- любопытства ради.
-- День выдался на славу, -- сказала мамуля. -- Хотите выпить,
гостенек?
Он сказал, что ничего не имеет против, я принес полный кувшин,
коротышка выпил маисовой, судорожно перевел дух и сказал, -- мол, нет уж,
спасибо, больше не хочет, ни сейчас, ни потом, и никогда в жизни. Сказал,
что есть уйма более дешевых способов надсадить себе глотку.
-- Недавно приехали? -- спросил он.
Мамуля сказала, что да, недавно, Лемюэль нам родственник. Коротышка
посмотрел на Лемюэля -- тот все сидел на крыльце, закрыв глаза, -- и сказал:
-- По-вашему, он жив?
-- Конечно, -- ответила мамуля. -- Полон жизни, как говорится.
-- А мы-то думали, он давно покойник, -- сказал коротышка. -- Поэтому
ни разу не взимали с него избирательного налога. Я считаю, вам лучше и за
себя заплатить, если уж вы сюда въехали. Сколько вас тут?
-- Примерно шестеро, -- ответила мамуля.
-- Все совершеннолетние?
-- Да вот у нас папуля, Сонк, малыш...
-- Лет-то сколько?
-- Малышу уже годочков четыреста, верно, мамуля? -- сунулся было я, но
мамуля дала мне подзатыльник и велела помалкивать. Коротышка ткнул в меня
пальцем и сказал, что про меня-то и спрашивает. Черт, не мог я ему ответить.
Сбился со счета еще при Кромвеле. Кончилось тем, что коротышка решил собрать
налог со всех, кроме малыша.
-- Не в деньгах счастье, -- сказал он, записывая что-то в книжечку. --
Главное, в нашем городе голосовать надо по всем правилам. В Пайпервиле босс
только один, и зовут его Илай Гэнди. С вас двадцать долларов.
Мамуля велела мне набрать денег, и я ушел на поиски. У дедули была
одна-единственная монетка, про которую он сказал, что это, во-первых,
динарий, а во-вторых, талисман: дедуля прибавил, что свистнул эту монетку у
какого-то Юлия где-то в Галлии. Папуля был пьян в стельку. У малыша
завалялись три доллара. Я обшарил карманы Лемюэля, но добыл там только два
яичка иволги.
Когда я вернулся к мамуле, она поскребла в затылке, но я ее успокоил:
-- К утру сделаем, мамуля. Вы ведь примете золото, мистер?
Мамуля влепила мне затрещину. Коротышка посмотрел как-то странно и
сказал, что золото примет, отчего бы и нет. Потом он ушел лесом и повстречал
на тропе енота, который нес охапку прутьев на растопку, -- видать, Лемюэль
проголодался. Коротышка прибавил шагу.
Я стал искать металлический хлам, чтобы превратить его в золото.
На другой день нас упрятали в тюрьму.
Мы-то, конечно, все знали заранее, но ничего не могли поделать. У нас
одна линия: не задирать нос и не привлекать к себе лишнего внимания. То же
самое наказал нам дедуля и на этот раз. Мы все поднялись на чердак (все,
кроме малыша и Лемюэля, который никогда не почешется), и я уставился в угол,
на паутину, чтобы не смотреть на дедулю. От его вида у меня -- мороз по
коже.
-- Ну их, холуев зловонных, не стоит мараться, -- сказал дедуля. --
Лучше уж в тюрьму, там безопасно. Дни инквизиции навеки миновали.
-- Нельзя ли спрятать ту штуковину, что в курятнике?
Мамуля меня стукнула, чтобы не лез, когда старшие разговаривают.
-- Не поможет, -- сказала она. -- Сегодня утром приходили из Пайпервиля
соглядатаи, видели ее.
-- Прорыли вы погреб под домом? -- спросил дедуля. -- Вот и ладно.
Укройте там меня с малышом. -- Он опять сбился на старомодную речь. --
Поистине досадно прожить столь долгие годы и вдруг попасть впросак,
осрамиться перед гнусными олухами. Надлежало бы им глотки перерезать. Да нет
же, Сонк, ведь это я для красного словца. Не станем привлекать к себе
внимания. Мы и без того найдем выход.
Выход нашелся сам. Всех нас выволокли (кроме дедули с малышом, они к
тому времени уже сидели в погребе). Отвезли в Пайпервиль и упрятали в
каталажку. Лемюэль так и не проснулся. Пришлось тянуть его за ноги.
Что до папули, то он не протрезвел. У него свой коронный номер. Он
выпьет маисовой, а потом, я так понимаю, алкоголь попадает к нему в кровь и
превращается в сахар или еще во что-то. Волшебство, не иначе. Папуля
старался мне растолковать, но до меня туго доходило. Спиртное идет в
желудок: как может оно попасть оттуда в кровь и превратиться в сахар? Просто
глупость. А если нет, так колдовство. Но я-то к другому клоню: папуля
уверяет, будто обучил своих друзей, которых звать Ферменты (не иначе как
иностранцы, судя по фамилии), превращать сахар обратно в алкоголь и потому
умеет оставаться пьяным, сколько душе угодно. Но все равно он предпочитает
свежую маисовую, если только подвернется. Я-то не выношу колдовских фокусов,
мне от них страшно делается.
Ввели меня в комнату, где было порядочно народу, и приказали сесть на
стул. Стали сыпать вопросами. Я прикинулся дурачком. Сказал, что ничего не
знаю.
-- Да не может этого быть! -- заявил кто-то. -- Не сами же они
соорудили." неотесанные увальни-горцы! Но несомненно, в курятнике у них
урановый котел.
Чепуха какая.
Я все прикидывался дурачком. Немного погодя отвели меня в камеру. Она
кишела клопами. Я выпустил из глаз что-то вроде лучей и поубивал всех клопов
-- на удивление занюханному человечку со светло-рыжими баками, который спал
на верхней койке, и я не заметил, как он проснулся, а когда заметил, было
уже поздно.
-- На своем веку, в каких только чудных тюрьмах я не перебывал, --
сказал занюханный человечек, часто-часто помаргивая, -- каких только
необыкновенных соседей по камере не перевидал, но ни разу еще не встречал
человека, в котором заподозрил бы дьявола. Я, Армбрестер, Хорек Армбрестер,
упекли меня за бродяжничество. А тебя в чем обвиняют, друг? В том, что
скупал души по взвинченным ценам?
Я ответил, что рад познакомиться Нельзя было не восхититься его речью.
Просто страсть, какой обра^ зованный был.
-- Мистер Армбрестер, -- сказал я, -- понятия не имею, за что сижу. Нас
сюда привезли ни с того ни с сего -- папулю, мамулю и Лемюэля. Лемюэль,
правда, все еще спит, а папуля пьян.
-- Мне тоже хочется напиться допьяна, -- сообщил мистер Армбрестер. --
Тогда меня не удивляло бы, что ты повис в воздухе между полом и потолком.
Я засмущался. Вряд ли кому охота, чтобы его застукали за такими делами.
Со мной это случилось по рассеянности, но чувствовал я себя круглым идиотом.
Пришлось извиниться.
-- Ничего, -- сказал мистер Армбрестер, переваливаясь на живот и
почесывая баки. -- Я этого уже давно жду. Жизнь я прожил в общем и целом
весело.
А такой способ сойти с ума не хуже всякого другого. Так за что тебя,
говоришь, арестовали?
-- Сказали, что у нас урановый котел стоит, -- ответил я. -- Спорим, у
нас такого нет. Чугунный, я знаю, есть, сам в нем воду кипятил. А уранового
сроду на огонь не ставил.
-- Ставил бы, так запомнил бы, -- отозвался он. -- Скорее всего, тут
какая-то политическая махинация. Через неделю выборы. На них собирается
выступить партия реформ, а старикашка Гэнди хочет раздавить ее, прежде чем
она сделает первый шаг.
-- Что ж, пора нам домой, -- сказал я.
-- А где вы живете?
Я ему объяснил, и он задумался.
-- Интересно. На реке, значит? То есть, на ручье? На Медведице?
-- Это даже не ручей, -- уточнил я. Мистер Армбрестер засмеялся.
-- Гэнди величал его рекой Большой Медведицы, до того как построил
недалеко от вас Гэнди-плотину. В том ручье нет воды уже полвека, но лет
десять назад старикашка Гэнди получил ассигнования -- один Бог знает, на
какую сумму. Выстроил плотину только благодаря тому, что ручей назвал рекой.
-- А зачем ему это было надо? -- спросил я.
-- Знаешь, сколько шальных денег можно выколотить из постройки плотины?
Но против Гэнди не попрешь, по-моему. Если у человека собственная газета, он
сам диктует условия. Ого! Сюда кто-то идет.
Вошел человек с ключами и увел мистера Армбрестера. Спустя еще
несколько часов пришел кто-то другой и выпустил меня. Отвел в другую
комнату, очень ярко освещенную. Там был мистер Армбрестер, были мамуля с
папулей и Лемюэлем и еще какие-то дюжие ребята с револьверами. Был там и
тощий сухонький тип с лысым черепом и змеиными глазками; все плясали под его
дудку и величали его мистером Гэнди.
-- Парнишка -- обыкновенный деревенский увалень, -- сказал мистер
Армбрестер, когда я вошел. -- Если он и угодил в какую-то историю, то
случайно.
Ему дали по шее и велели заткнуться. Он заткнулся. Мистер Гэнди сидел в
сторонке и кивал с довольно подлым видом. У него был дурной глаз.
-- Послушай, мальчик, -- сказал он мне. -- Кого ты выгораживаешь? Кто
сделал урановый котел в вашем сарае? Говори правду или тебе не поздоровится.
Я только посмотрел на него, да так, что кто-то стукнул меня по макушке.
Чепуха. Ударом по черепу Хогбенов не проймешь. Помню, наши враги Адамсы
схватили меня и давай дубасить по голове, пока не выбились из сил, -- даже
не пикнули, когда я побросал их в цистерну.
Мистер Армбрестер подал голос.
-- Вот что, мистер Гэнди, -- сказал он. -- Я понимаю, будет большая
сенсация, если вы узнаете, кто сделал урановый котел, но ведь вас и без того
переизберут. А может быть, это вообще не урановый котел.
-- Кто его сделал, я знаю, -- заявил мистер Гэнди. -- Ученые-ренегаты.
Или беглые военные преступники, нацисты. И я намерен их найти!
-- Ого, -- сказал мистер Армбрестер. -- Понял вашу идею. Такая сенсация
взволнует всю страну, не так ли? Вы сможете выставить свою кандидатуру на
пост губернатора или в сенат, или... в общем, диктовать любые условия.
-- Что тебе говорил этот мальчишка? -- спросил мистер Гэнди. Но мистер
Армбрестер заверил его, что я ничего такого не говорил.
Тогда принялись колошматить Лемюэля.
Это занятие утомительное. Никто не может разбудить Лемюэля, если уж его
разморило и он решил вздремнуть, а таким разморенным я никого никогда не
видел. Через некоторое время его сочли мертвецом. Да он и вправду все равно,
что мертвец: до того ленив, что даже не дышит, если крепко спит.
Папуля творил чудеса со своими приятелями Ферментами, он был пьянее
пьяного. Его пытались отхлестать, но ему это вроде щекотки. Всякий раз, как
на него опускали кусок шланга, папуля глупо хихикал. Мне стало стыдно.
Мамулю никто не пытался отхлестать. Когда кто-нибудь подбирался к ней
достаточно близко, чтобы ударить, он тут же белел, как полотно, и пятился,
весь в поту, дрожа крупной дрожью. Один наш знакомый прохвессор как-то
сказал, что мамуля умеет испускать направленный пучок инфразвуковых волн.
Прохвессор врал. Она всего-навсего издает никому не слышный звук и посылает
куда хочет. Ох уж эти мне трескучие слова! А дело-то простое, все равно что
белок бить. Я и сам так умею.
Мистер Гэнди распорядился водворить нас обратно -- он, мол, с нами еще
потолкует. Поэтому Лемюэля выволокли, а мы разошлись по камерам сами. У
мистера Армбрестера на голове осталась шишка величиной с куриное яйцо. Он со
стонами улегся на койку, а я сидел в углу, поглядывал на его голову и вроде
бы стрелял светом из глаз, только этого света никто не мог увидеть. На самом
деле такой свет... эх, образования не хватает. В общем, он помогает не хуже
примочки. Немного погодя шишка на голове у мистера Армбрестера исчезла, и он
перестал стонать.
-- Попал ты в переделку, Сонк, -- сказал он (к тому времени я ему
назвал свое имя). -- У Гэнди теперь грандиозные планы. И он совершенно
загипнотизировал жителей Пайпервиля. Но ему нужно больше --
загипнотизировать весь штат или даже всю страну. Он хочет стать фигурой
национального масштаба. Подходящая новость в газетах может его устроить.
Кстати, она же гарантирует ему переизбрание на той неделе, хоть он в
гарантиях и не нуждается. Весь городок у него в кармане. У вас и вправду был
урановый котел?
Я только посмотрел на него.
-- Гэнди, по-видимому, уверен, -- продолжал он. -- Выслал несколько
физиков, и они сказали, что это явно уран 236 с графитовыми замедлителями.
Сонк, я слышал их разговор. Для своего же блага -- перестань укрывать
других. К тебе применят наркотик правды -- пентотал натрия или скополамин.
-- Вам надо поспать, -- сказал я, потому что услышал у себя в мозгу зов
дедули. Я закрыл глаза и стал вслушиваться. Это было нелегко: все время
вклинивался папуля.
-- Пропусти рюмашку, -- весело предложил папуля, только без слов, сами
понимаете.
-- Чтоб тебе сдохнуть, вошь клейменая, -- воскликнул дедуля совсем не
так весело. -- Заткнись и убери свой неповоротливый мозг. Сонк!
-- Да, дедуля, -- сказал я мысленно.
-- Надо составить план... Папуля повторил:
-- Пропусти рюмашку, Сонк.
-- Да замолчи же, папуля, -- ответил я. -- Имей хоть каплю уважения к
старшим. Это я про дедулю. И вообще, как я могу пропустить рюмашку? Ты же
далеко, в другой камере.
-- У меня личный трубопровод, -- сказал папуля. -- Могу сделать тебе...
как это называется... переливание. Телепортация, вот это что. Телепатическая
трансфузия. Я просто накоротко замыкаю пространство между твоей кровеносной
системой и моей, а потом перекачиваю алкоголь из своих вен в твои. Смотри,
это делается вот так.
Он показал мне, как -- вроде картинку нарисовал у меня в голове.
Действительно, легко. То есть легко для Хогбена.
Я осатанел.
-- Папуля, -- говорю, -- пень ты трухлявый, не заставляй своего
любящего сына терять к тебе больше уважения, чем требует естество. Я ведь
знаю, ты книг сроду не читал. Просто подбираешь длинные слова в чьем-нибудь
мозгу.
-- Пропусти рюмашку, -- не унимался папуля и вдруг как заорет. Я
услыхал смешок дедули.
-- Крадешь мудрость из умов людских, а? -- сказал дедуля. -- Это я тоже
умею. Сейчас я в своей кровеносной системе мгновенно вывел культуру
возбудителя мигрени и телепортировал ее тебе в мозг, пузатый негодник! Чумы
нет на изверга! Внемли мне, Сонк. Ближайшее время твой ничтожный родитель не
будет нам помехой.
-- Есть, дедуля, -- говорю. -- Ты в форме?
-- Да.
-- А малыш?
-- Тоже. Но действовать должен ты. Это твоя задача, Сонк. Вся беда в
той... все забываю слово... в том урановом котле.
-- Значит, это все-таки он, -- сказал я.
-- Кто бы подумал, что хоть одна душа в мире может его распознать?
Делать такие котлы научил меня мой прародитель; они существовали еще в его
времена. Поистине, благодаря им мы, Хогбены, стали мутантами. Господи, твоя
воля, теперь я сам должен обворовать чужой мозг, чтобы внести ясность. В
городе, где ты находишься, Сонк, есть люди, коим ведомы нужные мне слова...
вот погоди.
Он порылся в мозгу у нескольких человек. Потом предложил:
-- При жизни моего прародителя люди научились расщеплять атом.
Появилась... гм... вторичная радиация. Она оказала влияние на гены и
хромосомы некоторых мужчин и женщин... у нас, Хогбенов, мутация доминантная.
Вот потому мы и мутанты.
-- То же самое говорил Роджер Бэкон, точно? -- припомнил я.
-- Так. Но он был дружелюбен и хранил молчание. Кабы в те дни люди
дознались о нашем могуществе, нас сожгли бы на костре. Даже сегодня
открываться небезопасно. Под конец... ты ведь знаешь, что воспоследует под
конец, Сонк.
-- Да, дедуля, -- подтвердил я, потому что и в самом деле знал.
-- Вот тут-то и заковыка. По-видимому, люди вновь расщепили атом.
Оттого и распознали урановый котел. Его надлежит уничтожить; он не должен
попасть на глаза людям. Но нам нужна энергия. Не много, а все же. Легче
всего ее получить от уранового котла, но теперь им нельзя пользоваться.
Сонк, вот что надо сделать, чтобы нам с малышом хватило энергии.
Он растолковал мне, что надо сделать.
Тогда я взял да и сделал.
Стоит мне глаза скосить, как я начинаю видеть интересные картинки.
Взять хоть решетку на окнах Она дробится на малюсенькие кусочки, и все
кусочки бегают взад-вперед, как шальные. Я слыхал, это атомы. До чего же они
веселенькие -- суетятся, будто спешат к воскресной проповеди. Ясное дело,
ими легко жонглировать, как мячиками. Посмотришь на них пристально,
выпустишь что-то такое из глаз -- они сгрудятся, а это смешно до
невозможности. По первому разу я ошибся и нечаянно превратил железные прутья
в золотые. Пропустил, наверное, атом. Затем, после этого, я научился и
превратил прутья в ничто. Выкарабкался наружу, а потом обратно превратил их
в железо. Сперва удостоверился, что мистер Армбрестер спит. В общем, легче
легкого.
Нас поместили на седьмом этаже большого здания -- наполовину мэрии,
наполовину тюрьмы. Дело было ночью, меня никто не заметил. Я и улетел. Один
раз мимо меня прошмыгнула сова -- думала, я в темноте не вижу, а я в нее
плюнул. Попал, между прочим.
С урановым котлом я справился. Вокруг него полно было охраны с
фонарями, но я повис в небе, куда часовые не могли досягнуть, и занялся
делом. Для начала разогрел котел так, что штуки, которые мистер Армбрестер
называет графитовыми замедлителями, превратились в ничто, исчезли. После
этого можно было без опаски заняться... ураном 235, так что ли? Я и занялся,
превратил его в свинец. В самый хрупкий. До того хрупкий, что его сдуло
ветром. Вскорости ничего не осталось.
Тогда я полетел вверх по ручью. Воды в нем была жалкая струйка, а
дедуля объяснил, что нужно гораздо больше. Слетал я к вершинам гор, но и там
ничего подходящего не нашел. А дедуля заговорил со мной. Сказал, что малыш
плачет. Надо было, верно, сперва найти источник энергии, а уж потом рушить
урановый котел.
Оставалось одно -- наслать дождь.
Насылать дождь можно по-разному, но я решил просто заморозить тучу.
Пришлось спуститься на землю, по-быстрому смастерить аппаратик, а потом
лететь высоко вверх, где есть тучи. Времени убил порядком, зато довольно
скоро грянула буря и хлынул дождь. Но вода не пошла вниз по ручью. Искал я,
искал, обнаружил место, где у ручья дно провалилось. Видно, под руслом
тянулись подземные пещеры.
Я скоренько законопатил дыры. Стоит ли удивляться, что в ручье столько
лет нет воды, о которой можно говорить всерьез? Я все уладил.
Но ведь дедуле требовался постоянный источник, я и давай кругом шарить,
пока не разыскал большие родники. Я их вскрыл. К тому времени дождь лил как
из ведра. Я завернул проведать дедулю.
Часовые разошлись по домам -- надо полагать, малыш их вконец расстроил,
когда начал плакать. По словам дедули, все они заткнули уши пальцами и с
криком бросились врассыпную. Я, как велел дедуля, осмотрел и кое-где починил
водяное колесо. Ремонт там был мелкий. Сто лет назад вещи делали на совесть,
да и дерево успело стать мореным. Я любовался колесом, а оно вертелось все
быстрее -- ведь вода в ручье прибывала... да что я -- в ручье! Он стал
рекой.
Но дедуля сказал, это что, видел бы я Аппиеву дорогу, когда ее
прокладывали.
Его и малыша я устроил со всеми удобствами, потом улетел назад в
Пайпервиль. Близился рассвет, а я не хотел, чтобы меня заметили. На обратном
пути плюнул в голубя.
В мэрии был переполох. Оказывается, исчезли мамуля, папуля и Лемюэль.
Я-то знал, как это получилось. Мамуля в мыслях переговорила со мной, велела
идти в угловую камеру, там просторнее. В той камере собрались все наши.
Только невидимые.
Да, чуть не забыл: я ведь тоже сделался невидимым, после того как
пробрался в свою камеру, увидел, что мистер Армбреетер все еще спит, и
заметил переполох.
-- Дедуля мне дал знать, что творится, -- сказала мамуля. -- Я
рассудила, что не стоит пока путаться под ногами. Сильный дождь, да?
-- Будьте уверены, -- ответил я. -- А почему все так волнуются?
-- Не могут понять, что с нами сталось, -- объяснила мамуля. -- Как
только шум стихнет, мы вернемся домой. Ты, надеюсь, все уладил?
-- Я сделал все, как дедуля велел... -- начал было я, и вдруг из
коридора послышались вопли. В камеру вкатился матерый жирный енот с охадкой
прутьев. Он шел прямо, прямо, пока не уперся в решетку. Тогда он сел и начал
раскладывать прутья, чтобы разжечь огонь. Взгляд у него был ошалелый,
поэтому я догадался, что Лемюэль енота загипнотизировал.
Под дверью камеры собралась толпа. Нас-то она, само собой, не видела,
зато глазела на матерого енота. Я тоже глазел, потому что до сих пор не могу
сообразить, как Лемюэль сдирает с енотов шкурку. Как они разводят огонь я и
раньше видел (Лемюэль умеет их заставить), но почему-то ни разу не был
рядом, когда еноты раздевались догола -- сами себя свежевали. Хотел бы я на
это посмотреть.
Но не успел енот начать, один из полисменов цап его в сумку -- и унес;
так я и не узнал секрета. К тому времени рассвело. Откуда-то непрерывно
доносился рев, а один раз я различил знакомый голос.
-- Мамуля, -- говорю, -- это похоже, мистер Армбрестер. Пойду погляжу,
что там делают с бедолагой.
-- Нам домой пора, -- уперлась мамуля. -- Надо выпустить дедулю и
малыша. Говоришь, вертится водяное колесо?
-- Да, мамуля, -- говорю. -- Теперь электричества вволю.
Она пошарила в воздухе, нащупала папулю и стукнула его.
-- Проснись!
-- Пропусти рюмашку, -- завел опять папуля. Но она его растолкала и
объявила, что мы идем
домой. А вот разбудить Лемюэля никто не в силах. В конце концов мамуля
с папулей взяли Лемюэля за руки и за ноги и вылетели с ним в окно (я развеял
решетку в воздухе, чтобы они пролезли). Дождь все лил, но мамуля сказала,
что они не сахарные, да и я пусть лечу следом, не то мне всыплют пониже
спины.
-- Ладно, мамуля, -- поддакнул я. Но на самом деле и не думал лететь. Я
остался выяснить, что делают с мистером Армбрестером.
Его держали в той же ярко освещенной комнате. У окна, с самой подлой
миной, стоял мистер Гэнди, а мистеру Армбрестеру закатали рукав, вроде бы
стеклянную иглу собирались всадить. Ну, погодите! Я тут же сделался видимым.
-- Не советую, -- сказал я.
-- Да это же младший Хогбен! -- взвыл кто-то. -- Хватай его!
Меня схватили. Я позволил. Очень скоро я уже сидел на стуле с
закатанным рукавом, а мистер Гэнди щерился на меня по-волчьи.
-- Обработайте его наркотиком правды, -- сказал он. -- А бродягу теперь
не стоит допрашивать.
Мистер Армбрестер, какой-то пришибленный, твердил:
-- Куда делся Сонк -- я не знаю! А знал бы -- не сказал бы...
Ему дали по шее.
Мистер Гэнди придвинул лицо чуть ли не к моему носу.
-- Сейчас мы узнаем всю правду об урановом котле, -- объявил он. --
Один укол и ты все выложишь. Понятно?
Воткнул мне в руку иглу и впрыснул лекарство. Щекотно стало.
Потом начали расспрашивать. Я сказал, что знать ничего не знаю. Мистер
Гэнди распорядился сделать мне еще один укол. Сделали.
Совсем невтерпеж стало от щекотки.
Тут кто-то вбежал в комнату -- и в крик.
-- Плотину прорвало! -- Орет. -- Гэнди-плотину! В южной долине
затоплена половина ферм!
Мистер Гэнди попятился и завизжал:
-- Вы с ума сошли! Не может быть! В Большой Медведице уже сто лет нет
воды!
Потом все сбились в кучку и давай шептаться. Что-то насчет образчиков.
И внизу уже толпа собралась.
-- Вы должны их успокоить, -- сказал кто-то мистеру Гэнди. -- Они кипят
от возмущения. Посевы загублены.
-- Я их успокою, -- заверил мистер Гэнди. -- Доказательств никаких. Эх,
как раз за неделю до выборов.
Он выбежал из комнаты, за ним бросились остальные. Я встал со стула и
почесался. Лекарство, которым меня накачали, дико зудело под кожей. Я
обозлился на мистера Гэнди.
-- Живо! -- сказал мистер Армбрестер. -- Давай уносить ноги. Сейчас
самое время.
Мы унесли ноги через боковой вход. Это было легко. Подошли к парадной
двери, а там под дождем куча народу мокнет. На ступенях суда стоит мистер
Гэнди, все с тем же подлым видом, лицом к лицу с рослым плечистым парнем,
который размахивает обломком камня.
-- У каждой плотины свой предел прочности, -- объяснял мистер Гэнди, но
рослый парень взревел и замахнулся камнем над его головой.
-- Я знаю, где хороший бетон, а где плохой! -- прогремел он. -- Тут
сплошной песок! Да эта плотина и галлона воды не удержит!..
Мистер Гэнди покачал головой.
-- Возмутительно! -- говорит. -- Я потрясен не меньше, чем вы.
Разумеется, мы целиком доверяли подрядчикам. Если строительная компания
"Эджекс" пользовалась некондиционными материалами, мы взыщем с нее по суду.
В эту минуту я до того устал чесаться, что решил принять меры. Так я и
сделал.
Плечистый парень отступил на шаг и ткнул пальцем в мистера Гэнди.
-- Вот что, -- говорит. -- Ходят слухи, будто строительная компания
"Эджекс" принадлежит вам. Это правда?
Мистер Гэнди открыл рот и снова закрыл. Он чуть заметно вздрогнул.
-- Да, -- говорит, -- я ее владелец.
Надо было слышать вопль толпы.
Плечистый парень аж задохнулся.
-- Вы сознались? Может быть, сознаетесь и в том, что знали, что плотина
никуда не годится, а? Сколько вы нажили на строительстве?
-- Одиннадцать тысяч долларов, -- ответил мистер Гэнди. -- Это чистая
прибыль, после того как я выплатил долю шерифу, олдермену1 и...
Но тут толпа двинулась вверх по ступенькам и мистера Гэнди не стало
слышно.
-- Так, так, -- сказал мистер Армбрестер. -- Редкое зрелище. Ты понял,
что это означает, Сонк? Гэнди сошел с ума. Не иначе. Но на выборах победит
партия реформ, она прогонит мошенников, и для меня снова настанет приятная
жизнь в Пайпервилле. Пока не подамся на юг. Как ни странно, я нашел у себя в
кармане деньги. Пойдем выпьем, Сонк?
-- Нет, спасибо, -- ответил я. -- Мамуля рассердится; она ведь не
знает, куда я делся. А больше не будет неприятностей, мистер Армбрестер?
-- В конце концов когда-нибудь будут, -- сказал он, -- но очень не
скоро. Смотри-ка, старикашку Гэнди ведут в тюрьму! Скорее всего, хотят
защитить от разъяренной толпы. Это надо отпраздновать, Сонк. Ты не
передумал... Сонк! Ты где?
Но я стал невидимым.
Ну, вот и все. Под кожей у меня больше не зудело. Я улетел домой и
помог наладить гидроэлектростанцию на водяном колесе. Со временем наводнение
схлынуло, но с тех пор по руслу течет полноводная река, потому что в истоках
ее я все устроил как надо. И зажили мы тихо и спокойно, как любим. Для нас
такая жизнь безопаснее.
Дедуля сказал, что наводнение было законное. Напомнило ему то, про
которое рассказывал ему еще его дедуля. Оказывается, при жизни дедулиного
дедули были установлены котлы и многое другое, но очень скоро все это вышло
из повиновения и случился настоящий потоп. Дедулиному дедуле пришлось бежать
без оглядки. С того дня и до сих пор про его родину никто и слыхом не
слыхал; надо понимать, в Атлантиде все утонули. Впрочем, подумаешь,
важность, какие-то иностранцы.
Мистера Гэнди упрятали в тюрьму. Так и не узнали, что заставило его во
всем сознаться; может, в нем совесть заговорила. Не думаю, чтоб из-за меня.
Навряд ли. А все же...
Помните тот фокус, что показал мне папуля, -- как можно коротнуть
пространство и перекачать маисовую из его крови в мою? Так вот, мне надоел
зуд под кожей, где толком и не почешешься, и я сам проделал такой фокус. От
впрыснутого лекарства, как бы оно ни называлось, меня одолел зуд. Я маленько
искривил пространство и перекачал эту пакость в кровь к мистеру Гэнди, когда
он стоял на ступеньках крыльца. У меня зуд тут же прошел, но у мистера
Гэнди, он, видно, начался сильнее. Так и надо подлецу!
Интересно, не от зуда ли он всю правду выложил?


Зы: если понравилось--выложу остальные рассказики))

[келпи]

Алис, спасибо, очень понравилось...

[Supreme]

А я уже читал в детстве )
Но с удовольствием пеерчитал еще раз ))) Спасибо.

[Supreme]

До скорого!

Старый Енси, пожалуй, самый подлый человечишка во всем мире. Свет не
видел более наглого, закоренелого, тупого, отпетого, гнусного негодяя. То,
что с ним случилось, напомнило мне фразу, услышанную однажды от другого
малого, - много воды с тех пор утекло. Я уж позабыл, как звали того
малого, кажется Людовик, а может, и Тамерлан; но он как-то сказал, что,
мол, хорошо бы у всего мира была только одна голова, тогда ее легко было
бы снести с плеч.
Беда Енси в том, что он дошел до ручки: считает, что весь мир
ополчился против него, и разрази меня гром, если он не прав. С этим Енси
настали хлопотные времена даже для нас, Хогбенов.
Енси-то типичный мерзавец. Вообще вся семейка Тарбеллов не сахар, но
Енси даже родню довел до белого каления. Он живет в однокомнатной хибарке
на задворках у Тарбеллов и никого к себе не подпускает, разве только
позволит всунуть продукты в полукруглую дырку, выпиленную в двери.
Лет десять назад делали новое межевание, что ли, и вышло так, что
из-за какой-то юридической заковыки Енси должен был заново подтвердить
свои права на землю. Для этого ему надо было прожить на своем участке с
год. Примерно в те же дни он поругался с женой, выехал за пределы участка
и сказал, что, дескать, пусть земля достается государству, пропади все
пропадом, зато он проучит всю семью. Он знал, что жена пропускает иногда
рюмочку-другую на деньги, вырученные от продажи репы, и трясется, как бы
государство не отняло землицу.
Оказалось, эта земля вообще никому не нужна. Она вся в буграх и
завалена камнями, но жена Енси страшно переживала и упрашивала мужа
вернуться, а ему характер не позволял.
В хибарке Енси Тарбелл обходился без элементарных удобств, но он ведь
тупица и к тому же пакостник. Вскорости миссис Тарбелл померла: она
кидалась камнями в хибарку из-за бугра, а один камень ударил в бугор и
рикошетом попал ей в голову. Остались восемь Тарбеллов - сыновей да сам
Енси. Но и тогда Енси с места не сдвинулся.
Может, там бы он и жил, пока не превратился бы в мощи и не вознесся
на небо, но только его сыновья затеяли с нами склоку. Мы долго терпели -
ведь они не могли нам повредить. Но вот гостивший у нас дядя Лес
разнервничался и заявил, что устал перепелом взлетать под небеса всякий
раз, как в кустах хлопнет ружье. Шкура-то у него после ран быстро
заживает, но он уверял, что страдает головокружениями оттого, что на
высоте двух-трех миль воздух разреженный.
Так или иначе травля все продолжалась, и никто из нас от нее не
страдал, что особенно бесило восьмерых братьев Тарбеллов. И однажды на
ночь глядя они гурьбой вломились в наш дом с оружием в руках. А нам
скандалы были ни к чему.
Дядя Лем - он близнец дяди Леса, но только родился намного позже -
давно впал в зимнюю спячку где-то в дупле, так что его все это не
касалось. Но вот малыша, дай ему бог здоровья, стало трудновато таскать
взад-вперед, ведь ему уже исполнилось четыреста лет и он для своего
возраста довольно крупный ребенок - пудов восемь будет.
Мы все могли попрятаться или уйти на время в долину, в Пайпервилл, но
ведь в мезонине у нас дедуля, да и к прохвессору, которого держим в
бутылке, я привязался. Не хотелось его оставлять - ведь в суматохе бутылка
чего доброго, разобьется, если восьмеро братьев Тарбеллов налижутся как
следует.
Прохвессор славный, хоть в голове у него винтика не хватает. Все
твердит, что мы мутанты (ну и словечко!), и треплет языком про каких-то
своих знакомых, которых называет хромосомами. Они как будто попали, по
словам прохвессора, под жесткое излучение и народили потомков, не то
доминантную мутацию, не то Хогбенов, но я вечно это путаю с заговором
круглоголовых - было такое у нас в старом свете. Ясное дело, не в
н_а_с_т_о_я_щ_е_м_ старом свете, тот давно затонул.
И вот, раз уж дедуля велел нам молчать в тряпочку, мы дожидались,
пока восьмеро братьев Тарбеллов высадят дверь, а потом все сделались
невидимыми, в том числе и малыш. И стали ждать, чтобы все прошло стороной,
но не тут-то было.
Побродив по дому и вдоволь натешась, восьмеро братьев Тарбеллов
спустились в подвал. Это было хуже, потому что застигло нас врасплох.
Малыш-то стал невидимым и цистерна, где мы его держим, тоже, но ведь
цистерна не может тягаться с нами проворством.
Один из восьмерки Тарбеллов со всего размаху налетел на цистерну и
как следует расшиб голень. Ну и ругался же он! Нехорошо, когда ребенок
слышит такие слова, но в ругани наш дедуля кому угодно даст сто очков
вперед, так что я-то ничему новому не научился.
Он, значит, ругался на чем свет стоит, прыгал на одной ноге, и вдруг
ни с того ни с сего дробовик выстрелил. Там, верно, курок на волоске
держался. Выстрел разбудил малыша, тот перепугался и завопил. Такого вопля
я еще не слыхал, а ведь мне приходилось видеть, как мужчины бледнеют и
начинают трястись, когда малыш орет. Наш прохвессор как-то сказал, что
малыш издает инфразвуки. Надо же!
В общем, семеро братьев Тарбеллов из восьми тут же отдали богу душу,
даже пикнуть не успели. Восьмой только начинал спускаться вниз по
ступенькам; он затрясся мелкой дрожью, повернулся - и наутек. У него,
верно, голова пошла кругом и он не соображал, куда бежит. Окончательно
сдрейфив, он очутился в мезонине и наткнулся прямехонько на дедулю.
И вот ведь грех: дедуля до того увлекся, поучая нас уму-разуму, что
сам напрочь забыл стать невидимым. По-моему, один лишь взгляд, брошенный
на дедулю, прикончил восьмого Тарбелла. Бедняга повалился на пол, мертвый,
как доска. Ума не приложу, с чего бы это, хоть и должен признать, что в те
дни дедуля выглядел не лучшим образом. Он поправлялся после болезни.
- Ты не пострадал, дедуля? - спросил я, слегка встряхнув его. Он меня
отчехвостил.
- А я-то причем, - возразил я.
- Кровь христова! - воскликнул он, разъяренный. - И этот сброд, эти
лицемерные олухи вышли из моих чресел! Положи меня обратно, юный негодяй.
Я снова уложил его на дерюжную подстилку, он поворочался с боку на
бок и закрыл глаза. Потом объявил, что хочет вздремнуть и пусть его не
будят, разве что настанет судный день. При этом он нисколько не шутил.
Пришлось нам самим поломать головы над тем, как теперь быть. Мамуля
сказала, что мы не виноваты, в наших силах только погрузить восьмерых
братьев Тарбеллов в тачку и отвести их домой, что я и исполнил. Только в
пути я застеснялся, потому что не мог придумать, как бы повежливее
рассказать о случившемся. Да и мамуля наказывала сообщить эту весть
осторожно. "Даже хорек способен чувствовать", - повторяла она.
Тачку с братьями Тарбеллами я оставил в кустах, сам поднялся на бугор
и увидел Енси: он грелся на солнышке, книгу читал. Я стал медленно
прохаживаться перед ним, насвистывая "Янки-Дудль". Енси не обращал на меня
внимания.
Енси - маленький, мерзкий, грязный человечишка с раздвоенной бородой.
Рост в нем метра полтора, не больше. На усах налипла табачная жвачка, но,
может, я несправедлив к Енси, считая его простым неряхой. Говорят, у него
привычка плевать себе в бороду, чтобы на нее садились мухи: он их ловит и
обрывает им крылышки.
Енси не глядя поднял камень и швырнул его, чуть не угодив мне в
голову.
- Заткни пасть и убирайся, - сказал он.
- Воля ваша, мистер Енси, - ответил я с облегчением и совсем было
собрался. Но тут же вспомнил, что мамуля, чего доброго, отхлещет меня
кнутом, если я не выполню ее наказа, тихонько сделал круг, зашел Енси за
спину и заглянул ему через плечо - посмотреть, что он там читает. Потом я
еще капельку передвинулся и встал с ним лицом к лицу.
Он захихикал себе в бороду.
- Красивая у вас картинка, мистер Енси, - заметил я.
Он все хихикал и, видно, на радостях подобрел.
- Уж это точно! - сказал он и хлопнул себя кулаком по костлявому
заду. - Ну и ну! С одного взгляда захмелеешь!
Он читал не книгу. Это был журнал (такие продаются у нас в
Пайпервилле), раскрытый на картинке. Художник, который ее сделал, умеет
рисовать. Правда, не так здорово, как тот художник, с которым я когда-то
водился в Англии. Того звали Крукшенк или Крукбек, если не ошибаюсь.
Так или иначе, у Енси тоже была стоящая картинка. На ней были
нарисованы люди, много-много людей, все на одно лицо и выходят из большой
машины, которая - мне сразу стало ясно - ни за что не будет работать. Но
все люди были одинаковые, как горошины в стручке. Еще там красное
пучеглазое чудовище хватало девушку - уж не знаю зачем. Красивая картинка.
- Хорошо бы такое случилось в жизни, - сказал Енси.
- Это не так уж трудно, - объяснил я. - Но вот эта штука неправильно
устроена. Нужен только умывальник да кое-какой металлический лом.
- А?
- Вот эта штука, - повторил я. - Аппарат, что превращает одного парня
в целую толпу людей. Он неправильно устроен.
- Ты, надо понимать, умеешь лучше? - окрысился он.
- Приходилось когда-то, - ответил я. - Не помню, что там папуля
задумал, но он был обязан одному человеку, по имени Кадм. Кадму срочно
потребовалось много воинов, папуля устроил так, что Кадм мог разделиться
на целый полк солдат. Подумаешь! Я и сам так умею.
- Да что ты там бормочешь? - удивился Енси. - Ты не туда смотришь.
Я-то говорю об этом красном чудище. Видишь, что оно собирается сделать?
Откусить этой красотке голову, вот что. Видишь, какие у него клыки?
Хе-хе-хе. Жаль, что я сам не это чудище. Уж я бы тьму народу сожрал.
- Вы бы ведь не стали жрать свою плоть и кровь, бьюсь об заклад, -
сказал я, почуяв способ сообщить весть осторожно.
- Биться об заклад грешно, - провозгласил он. - Всегда плати долги,
никого не бойся и не держи пари. Азартные игры - грех. Я никогда не бился
об заклад и всегда платил долги. - Он умолк, почесал в баках и вздохнул. -
Все, кроме одного, - прибавил он хмуро.
- Что же это за долг?
- Да задолжал я одному малому. Беда только, с тех пор никак не могу
его разыскать. Лет тридцать тому будет. Я тогда, помню, налакался вдрызг и
сел в поезд. Наверное, еще и ограбил кого-нибудь, потому что у меня
оказалась пачка денег - коню пасть заткнуть хватило бы. Как поразмыслить,
этого-то я и не пробовал. Вы держите лошадей?
- Нет, сэр, - ответил я. - Но мы говорили о вашей плоти и крови.
- Помолчи, - оборвал меня старый Енси. - Так вот, и повеселился же я!
- он слизнул жвачку с усов. - Слыхал о таком городе - Нью-Йорк? Речь там у
людей такая, что слов не разберешь. Там-то я и повстречал этого малого.
Частенько я жалею, что потерял его из виду. Честному человеку, вроде меня,
противно умирать, не разделавшись с долгами.
- У ваших восьмерых сыновей были долги? - спросил я.
Он покосился на меня, хлопнул себя по тощей ноге и кивнул.
- Теперь понимаю, - говорит. - Ты сын Хогбенов?
- Он самый. Сонк Хогбен.
- Как же, слыхал про Хогбенов. Все вы колдуны, точно?
- Нет, сэр.
- Уж я что знаю, то знаю. Мне о вас все уши прожужжали. Нечистая
сила, вот вы кто. Убирайся-ка отсюда подобру-поздорову, живо!
- Я-то уже иду. Хочу только сказать, что, к сожалению, вы бы не могли
сожрать свою плоть и кровь, даже если бы стали таким чудищем, как на
картинке.
- Интересно, кто бы мне помешал!
- Никто, - говорю, - но все они уже в раю.
Тут старый Енси расхихикался. Наконец, переведя дух, он сказал:
- Ну, нет! Эти ничтожества попали прямой наводкой в ад, и поделом им.
Как это произошло?
- Несчастный случай, - говорю. - Семерых, если можно так выразиться,
уложил малыш, а восьмого - дедуля. Мы не желали вам зла.
- Да и не причинили, - опять захихикал Енси.
- Мамуля шлет извинения и спрашивает, что делать с останками. Я
должен отвести тачку домой.
- Увози их. Мне они не нужны. Туда им и дорога, - отмахнулся Енси. Я
сказал "ладно" и собрался в путь. Но тут он заорал, что передумал. Велел
свалить трупы с тачки. Насколько я понял из его слов (разобрал я немного,
потому что Енси заглушал себя хохотом), он намерен был попинать их ногами.
Я сделал, как велено, вернулся домой и все рассказал мамуле за ужином
- были бобы, треска и домашняя настойка. Еще мамуля напекла кукурузных
лепешек. Ох, и вкуснотища! Я откинулся на спинку стула, рассудив, что
заслужил отдых, и задумался, а внутри у меня стало тепло и приятно. Я
старался представить, что чуйствует боб в моем желудке. Но боб, наверно,
вовсе бесчуйственный.
Не прошло и получаса, как во дворе завизжала свинья, как будто ей
ногой наподдали, и кто-то постучался в дверь. Это был Енси. Не успел он
войти, как выудил из штанов цветной носовой платок и давай шмыгать носом.
Я посмотрел на мамулю круглыми глазами. Ума, мол, не приложу, в чем дело.
Папуля с дядей Лесом пили маисовую водку и сыпали шуточками в углу. Сразу
видно было, что им хорошо: стол между ними так и трясся. Ни папуля, ни
дядя не притрагивались к столу, но он все равно ходил ходуном - старался
наступить то папуле, то дяде на ногу. Папуля с дядей раскачивали стол
мысленно. Это у них такая игра.
Решать пришлось мамуле, и она пригласила старого Енси посидеть,
отведать бобов. Он только всхлипнул.
- Что-нибудь не так, сосед? - вежливо спросила мамуля.
- Еще бы, - ответил Енси, шмыгая носом. - Я совсем старик.
- Это уж точно, - согласилась мамуля. - Может, и помоложе Сонка, но
все равно на вид вы дряхлый старик.
- А? - вытаращился на нее Енси. - Сонка? Да Сонку от силы семнадцать,
хоть они здоровый вымахал.
Мамуля смутилась.
- Разве я сказала Сонк? - быстро поправилась она. - Я имела в виду
дедушку Сонка. Его тоже зовут Сонк.
Дедулю зовут вовсе не Сонк, он и сам не помнит своего настоящего
имени. Как его только не называли в старину: пророком Илией, и по-всякому.
Я даже не уверен, что в Атлантиде, откуда дедуля родом, вообще были в ходу
имена. По-моему, там людей называли цифрами. Впрочем, неважно.
Старый Енси, значит, все шмыгал носом, стонал и охал, прикидывался, -
мол, мы убили восьмерых его сыновей и теперь он один-одинешенек на свете.
Правда, получасом раньше его это не трогало, я ему так и выложил. Но он
заявил, что не понял тогда, о чем это я толкую, и приказал мне заткнуться.
- У меня семья могла быть еще больше, - сказал он. - Было еще двое
ребят, Зебб и Робби, да я их как-то пристрелил. Косо на меня посмотрели.
Но все равно, вы, Хогбены, не имели права убивать моих ребятишек.
- Мы не нарочно, - ответила мамуля. - Просто несчастный случай вышел.
Мы будем рады хоть как-нибудь возместить вам ущерб.
- На это-то я и рассчитывал, - говорит старый Енси. - Вам уже не
отвертеться после всего, что вы натворили. Даже если моих ребят убил
малыш, как уверяет Сонк, а ведь он у вас враль. Тут в другом дело: я
рассудил, что все вы, Хогбены, должны держать ответ. Но, пожалуй, мы будем
квиты, если вы окажете мне одну услугу. Худой мир лучше доброй ссоры.
- Все что угодно, - сказала мамуля, - лишь бы это было в наших силах.
- Сущая безделица, - заявляет старый Енси. - Пусть меня на время
превратят в целую толпу.
- Да ты что, Медеи наслушался? - вмешался папуля, спьяну не
сообразив, что к чему. - Ты ей не верь. Это она с Пелеем злую шутку
сыграла. Когда его зарубили, он так и остался мертвым: вовсе не помолодел,
как она ему сулила.
- Чего? - Енси вынул из кармана старый журнал и сразу раскрыл его на
красивой картинке. - Вот это самое. Сонк говорит, что вы так умеете. Да и
все кругом знают, что вы, Хогбены, колдуны. Сонк сказал, вы как-то
устроили такое одному голодранцу.
- Он, верно, о Кадме, - говорю.
Енси помахал журналом. Я заметил, что глаза у него стали масленые.
- Тут все видно, - сказал он с надеждой. - Человек входит в эту
штуковину, а потом только знай выходит оттуда десятками, снова и снова.
Колдовство. Уж я-то про вас, Хогбенов, все знаю. Может, вы и дурачили
городских, но меня вам не одурачить. Все вы до одного колдуны.
- Какое там, - вставил папуля из своего угла. - Мы уже давно не
колдуем.
- Колдуны, - упорствовал Енси. - Я слыхал всякие истории. Даже видал,
как он, - и в дядю Леса пальцем тычет, - летает по воздуху. Если это не
колдовство, то я уж ума не приложу, что тогда колдовство.
- Неужели? - спрашиваю. - Нет ничего проще. Это когда берут
чуточку...
Но мамуля велела мне придержать язык.
- Сонк говорит, вы умеете, - продолжал Енси. - А я сидел и листал
этот журнал, картинки смотрел. Пришла мне в голову хорошая мысль. Спору
нет, всякий знает, что колдун может находиться в двух местах сразу. А
может он находиться сразу в трех местах?
- Где два, там и три, - сказала мамуля. - Да только никаких колдунов
нет. Точь-в-точь как эта самая хваленая наука. О которой кругом твердят.
Все досужие люди из головы выдумывают. На самом деле так не бывает.
- Так вот, - заключил Енси, откладывая журнал, - где двое или трое,
там и целое скопище. Кстати, сколько всего народу на земле?
- Два миллиарда двести пятьдесят миллионов девятьсот пятьдесят девять
тысяч девятьсот шешнадцать, - говорю.
- Тогда...
- Стойте, - говорю, - теперь два миллиарда двести пятьдесят миллионов
девятьсот пятьдесят девять тысяч девятьсот семнадцать. Славный ребеночек,
оторва.
- Мальчик или девочка? - полюбопытствовала мамуля.
- Мальчик, - говорю.
- Так пусть я окажусь сразу в двух миллиардах и сколько-то там еще
местах сразу. Мне бы хоть на полминутки. Я не жадный. Да и хватит этого.
- Хватит на что? - поинтересовалась мамуля.
Енси хитренько посмотрел на меня исподлобья.
- Есть у меня забота, - ответил он. - Хочу разыскать того малого.
Только вот беда: не знаю, можно ли его теперь найти. Времени уж прошло
порядком. Но мне это позарез нужно. Мне земля пухом не будет, если я не
рассчитаюсь со всеми долгами, а я тридцать лет, как хожу у того малого в
должниках. Надо снять с души грех.
- Это страсть как благородно с вашей стороны, сосед, - похвалила
мамуля.
Енси шмыгнул носом и высморкался в рукав.
- Тяжкая будет работа, - сказал он. - Уж очень долго я ее откладывал
на потом. Я-то собирался при случае отправить восьмерых моих ребят на
поиски того малого, так что, сами понимаете, я вконец расстроился, когда
эти никудышники вдруг сгинули ни с того ни с сего. Как мне теперь искать
того малого?
Мамуля с озабоченным видом пододвинула Енси кувшин.
- Ух, ты! - сказал он, хлебнув здоровенную порцию. - На вкус - прямо
адов огонь. Ух, ты! - налил себе по новой, перевел дух и хмуро глянул на
мамулю.
- Если человек хочет спилить дерево, а сосед сломал его пилу, то
сосед, я полагаю, должен отдать ему взамен свою. Разве не так?
- Конечно, так, - согласилась мамуля. - Только у нас нет восьми
сыновей, которых можно было бы отдать взамен.
- У вас есть кое что получше, - сказал Енси. - Злая черная магия, вот
что у вас есть. Я не говорю ни да, ни нет. Дело ваше. Но, по-моему, раз уж
вы убили этих бездельников и теперь мои планы летят кувырком, вы должны
хоть как-то мне помочь. Пусть я только найду того малого и рассчитаюсь с
ним, больше мне ничего не надо. Так вот, разве не святая правда, что вы
можете размножить меня, превратить в целую толпу моих двойников?
- Да, наверно, правда, - подтвердила мамуля.
- А разве не правда, что вы можете устроить, чтобы каждый из этих
прохвостов двигался так быстро, что увидел бы всех людей во всем мире?
- Это пустяк, - говорю.
- Уж тогда бы, - сказал Енси, - я бы запросто разыскал того малого и
выдал бы ему все, что причитается. - Он шмыгнул носом. - Я честный
человек. Не хочу помирать, пока не расплачусь с долгами. Черт меня побери,
если я согласен гореть в преисподней, как вы, грешники.
- Да полно, - сморщилась мамуля. - Пожалуй, сосед, мы вас выручим, -
если вы это так близко к сердцу принимаете. Да, сэр, мы все сделаем так,
как вам хочется.
Енси заметно приободрился.
- Ей-богу? - спросил он. Честное слово? Поклянитесь.
Мамуля как-то странно на него посмотрела, но Енси снова вытащил
платок, так что нервы у нее не выдержали и она дала торжественную клятву.
Енси повеселел.
- А долго надо произносить заклинание? - спрашивает.
- Никаких заклинаний, - говорю. - Я же объяснял, нужен только
металлолом да умывальник. Это недолго.
- Я скоро вернусь. - Енси хихикнул и выбежал, хохоча уже во всю
глотку. Во дворе он захотел пнуть ногой цыпленка, промазал и захохотал
пуще прежнего. Видно, хорошо у него стало на душе.
- Иди же, смастери ему машинку, пусть стоит наготове, - сказала
мамуля. - Пошевеливайся.
- Ладно, мамуля, - говорю, а сам застыл на месте, думаю. Мамуля взяла
в руки метлу.
- Знаешь, мамуля...
- Ну?
- Нет, ничего. - Я увернулся от метлы и ушел, а сам все старался
разобраться, что же меня грызет. Что-то грызло, а что, я никак не мог
понять. Душа не лежала мастерить машинку, хотя ничего зазорного в ней не
было.
Я, однако, отошел за сарай и занялся делом. Минут десять потратил -
правда, не очень спешил. Потом вернулся домой с машинкой и сказал
"готово". Папуля велел мне заткнуться.
Что ж, я уселся и стал разглядывать машинку, а на душе у меня кошки
скребли. Загвоздка была в Енси. Наконец я заметил, что он позабыл свой
журнал, и начал читать рассказ под картинкой - думал, может, пойму
что-нибудь. Как бы не так.
В рассказе описывались какие-то чудные горцы, они будто бы умели
летать. Это-то не фокус, непонятно было, всерьез ли писатель все говорит
или шутит. По-моему, люди и так смешные, незачем выводить их еще смешнее,
чем в жизни.
Кроме того, к серьезным вещам надо относиться серьезно. По словам
прохвессора, очень многие верят в эту самую науку и принимают ее всерьез.
У него-то всегда глаза разгораются, стоит ему завести речь о науке. Одно
хорошо было в рассказе: там не упоминались девчонки. От девчонок мне
становится как-то не по себе.
Толку от моих мыслей все равно не было, поэтому я спустился в подвал
поиграть с малышом. Цистерна ему становится тесна. Он мне обрадовался.
Замигал всеми четырьмя глазками по очереди. Хорошенький такой.
Но что-то в том журнале я вычитал, и теперь оно не давало мне покоя.
По телу у меня мурашки бегали, как давным-давно в Лондоне, перед пожаром.
Тогда еще многие вымерли от страшной болезни.
Тут я вспомнил, как дедуля рассказывал, что его точно так же кинуло в
дрожь, перед тем как Атлантиду затопило. Правда, дедуля умеет предвидеть
будущее, хоть в этом нет ничего хорошего, потому что оно то и дело
меняется. Я еще не умею предвидеть. Для этого надо вырасти. Но я нутром
чуял что-то неладное, пусть даже ничего пока не случилось.
Я совсем было решился разбудить дедулю, так встревожился. Но тут у
себя над головой я услышал шум. Поднялся в кухню, а там Енси распивает
кукурузный самогон (мамуля поднесла). Только я увидел старого хрыча, как у
меня опять появилось дурное предчувствие.
Енси сказал: "ух ты", поставил кувшин и спросил, готовы ли мы. Я
показал на свою машинку и ответил, что вот она, как она ему нравится.
- Только и всего? - удивился Енси. - А сатану вы не призовете?
- Незачем, - отрезал дядя Лес. - И тебя одного хватит, галоша ты
проспиртованная.
Енси был страшно доволен.
- Уж я таков, - откликнулся он. - Скользкий, как галоша, и насквозь
проспиртован. А как она действует?
- Да просто делает из одного тебя много-много Енси, вот и все, -
ответил я.
До сих пор папуля сидел тихо, но тут он, должно быть, подключился к
мозгу какого-нибудь прохвессора, потому что вдруг понес дикую чушь. Сам-то
он длинных слов сроду не знал.
Я тоже век бы их не знал, от них даже самые простые вещи
запутываются.
- Человеческий организм, - заговорил папуля важно-преважно, -
представляет собой электромагнитное устройство, мозг и тело испускают
определенные лучи. Если изменить полярность на противоположную, то каждая
ваша единица, Енси, автоматически притянется к каждому из ныне живущих
людей, ибо противоположности притягиваются. Но прежде вы войдете в аппарат
Сонка и вас раздробят...
- Но-но! - взвыл Енси.
- ...на базовые электронные матрицы, которые затем можно копировать
до бесконечности, точно так же как можно сделать миллионы идентичных копий
одного и того же портрета - негативы вместо позитивов. Поскольку для
электромагнитных волн земные расстояния ничтожны, каждую копию мгновенно
притянет каждый из остальных жителей Земли, - продолжал папуля как
заведенный. - Но два тела не могут иметь одни и те же координаты в
пространстве-времени, поэтому каждую Енси-копию отбросит на расстояние
полуметра от каждого человека.
Енси беспокойно огляделся по сторонам.
- Вы забыли очертить магический пятиугольник, - сказал он. - В жизни
не слыхал такого заклинания. Вы ведь вроде не собирались звать сатану?
То ли потому, что Енси и впрямь похож был на сатану, то ли еще по
какой причине, но только невмоготу мне стало терпеть - так скребло на
душе. Разбудил я дедулю. Про себя, конечно, ну, и малыш подсобил - никто
ничего не заметил. Тотчас же в мезонине что-то заколыхалось: это дедуля
проснулся и приподнялся в постели. Я и глазом моргнуть не успел, как он
давай нас распекать на все корки.
Брань-то слышали все, кроме Енси. Папуля бросил выпендриваться и
закрыл рот.
- Олухи царя небесного! - гремел разъяренный дедуля. - Тунеядцы! Да
будет вам ведомо: мне снились дурные сны, и надлежит ли тому удивляться? В
хорошенькую ты влип историю, Сонк. Чутья у тебя нет, что ли? Неужто не
понял, что замышляет этот медоточивый проходимец? Берись-ка за ум, Сонк,
да поскорее, а не то ты и после совершеннолетия останешься сосунком. -
Потом он прибавил что-то на санскрите. Дедуля прожил такой долгий век, что
иногда путает языки.
- Полно, дедуля, - мысленно сказала мамуля, - что такого натворил
Сонк?
- Все вы хороши! - завопил дедуля. - Как можно не сопоставить причину
со следствием? Сонк, вспомни, что узрел ты в том бульварном журнальчике. С
чего это Енси изменил намерения, когда чести в нем не больше, чем в старой
сводне? Ты хочешь, чтобы мир обезлюдел раньше времени? Спроси-ка Енси, что
у него в кармане штанов, черт бы тебя побрал!
- Мистер Енси, - спрашиваю, - что у вас в кармане штанов?
- А? - он запустил лапу в карман и вытащил оттуда здоровенный ржавый
гаечный ключ. - Ты об этом? Я его подобрал возле сарая. - А у самого морда
хитрая-прехитрая.
- Зачем он вам? - быстро спросила мамуля.
Енси нехорошо так на нас посмотрел.
- Не стану скрывать, - говорит. - Я намерен трахнуть по макушке всех
и каждого, до последнего человека в мире, и вы обещали мне помочь.
- Господи помилуй, - только и сказала мамуля.
- Вот так! - прыснул Енси. - Когда вы меня заколдуете, я окажусь
везде, где есть хоть кто-нибудь еще, и буду стоять у человека за спиной.
Уж тут-то я наверняка расквитаюсь. Один человек непременно будет тот
малый, что мне нужен, и он получит с меня должок.
- Какой малый? - спрашиваю. - Про которого вы рассказывали? Которого
встретили в Нью-Йорке? Я думал, вы ему деньги задолжали.
- Ничего такого я не говорил, - огрызнулся Енси. - Долг есть долг,
будь то деньги или затрещина. Пусть не воображает, что мне можно
безнаказанно наступить на мозоль, тридцать там лет или не тридцать.
- Он вам наступил на мозоль? - удивилась мамуля. - Только и всего?
- Ну да. Я тогда надравшись был, но помню, что спустился по каким-то
ступенькам под землю, а там поезда сновали в оба конца.
- Вы были пьяны.
- Это точно, - согласился Енси. - Не может же быть, что под землей и
вправду ходят поезда! Но тот малый мне не приснился, и как он мне на
мозоль наступил - тоже, это ясно как божий день. До сих пор палец ноет.
Ох, и разозлился я тогда. Народу было столько, что с места не сдвинуться,
и я даже не разглядел толком того малого, который наступил мне на ногу.
Я было замахнулся палкой, но он был уже далеко. Так я и не знаю,
какой он из себя. Может, он вообще женщина, но это неважно. Ни за что не
помру, пока не уплачу все долги и не рассчитаюсь со всеми, кто поступил со
мной по-свински. Я в жизни не спускал обидчику, а обижали меня почти все,
знакомые и незнакомые.
Совсем взбеленился Енси. Он продолжал, не переводя духа:
- Вот я и подумал, что все равно не знаю, кто мне наступил на мозоль,
так уж лучше бить наверняка, никого не обойти, ни одного мужчины, ни одной
женщины, ни одного ребенка.
- Легче на поворотах, - одернул я его. - Тридцать лет назад нынешние
дети еще не родились, и вы это сами знаете.
- А мне все едино, - буркнул Енси. - Я вот думал-думал, и пришла мне
в голову страшная мысль: вдруг тот малый взял да и помер? Тридцать лет -
срок немалый. Но потом я прикинул, что даже если и помер, мог ведь он
сначала жениться и обзавестись детьми. Если не суждено расквитаться с ним
самим, я хоть с детьми его расквитаюсь. Грехи отцов... Это из священного
писания. Дам раза всем людям мира - тут уж не ошибусь.
- Хогбенам вы не дадите, - заявила мамуля. - Никто из нас не ездил в
Нью-Йорк с тех пор, как вас еще на свете не было. То есть я хочу сказать,
что мы там вообще не бывали. Так что нас вы сюда не впутывайте. А может,
лучше возьмете миллион долларов? Или хотите стать молодым, или еще
что-нибудь? Мы можем вам устроить, только откажитесь от своей злой затеи.
- И не подумаю, - ответил упрямый Енси. - Вы дали честное слово, что
поможете.
- Мы не обязаны выполнять такое обещание, - начала мамуля, но тут
дедуля с мезонина вмешался.
- Слово Хогбена свято, - сказал он. - На том стоим. Надо выполнить
то, что мы обещали этому психу. Но только то, что обещали, больше у нас
нет перед ним никаких обязательств.
- Ага! - сказал я, смекнув, что к чему. - В таком случае... Мистер
Енси, а что именно мы вам обещали, слово в слово?
Он повертел гаечный ключ у меня перед носом.
- Вы превратите меня ровно в стольких людей, сколько жителей на
земле, и я встану рядом с каждым из них. Вы дали честное слово, что
поможете мне. Не пытайтесь увильнуть.
- Да я и не пытаюсь, - говорю. - Надо только внести ясность, чтобы вы
были довольны и ничему не удивлялись. Но есть одно условие. Рост у вас
будет такой, как у человека, с которым вы стоите рядом.
- Чего?
- Это я устрою запросто. Когда вы войдете в машинку, в мире появятся
два миллиарда двести пятьдесят миллионов девятьсот пятьдесят девять тысяч
девятьсот семнадцать Енси. Теперь представьте, что один из этих Енси
очутится рядом с двухметровым верзилой. Это будет не очень-то приятно, как
по-вашему?
- Тогда пусть я буду трехметровый, - говорит Енси.
- Нет уж. Какого роста тот, кого навещает Енси, такого роста будет и
сам Енси. Если вы навестили малыша ростом с полметра, в вас тоже будет
только полметра. Надо по справедливости. Соглашайтесь, иначе все
отменяется. И еще одно - сила у вас будет такая же, как у вашего
противника.
Он, видно, понял, что я не шучу. Прикинул на руку гаечный ключ.
- Как я вернусь? - спрашивает.
- Это уж наша забота, - говорю. - Даю вам пять секунд. Хватит, чтобы
опустить гаечный ключ, правда?
- Маловато.
- Если вы задержитесь, кто-нибудь успеет дать вам сдачи.
- И верно. - сквозь корку грязи стало заметно, что Енси побледнел. -
Пяти секунд с лихвой хватит.
- Значит, если мы это сделаем, вы будете довольны? Жаловаться не
прибежите?
Он помахал гаечным ключом и засмеялся.
- Ничего лучшего не надо, - говорит. - Ох, и размозжу я им голову.
Хе-хе-хе.
- Ну, становитесь сюда, - скомандовал я и показал, куда именно. -
Хотя погодите. Лучше я сам сперва попробую, выясню, все ли в исправности.
Мамуля хотела было возразить, но тут ни с того ни с сего в мезонине
дедуля зашелся хохотом. Наверное, опять заглянул в будущее.
Я взял полено из ящика, что стоял у плиты, и подмигнул Енси.
- Приготовьтесь, - сказал я. - Как только вернусь, вы в ту же минуту
сюда войдете.
Я вошел в машинку, и она сработала как по маслу. Я и глазом моргнуть
не успел, как меня расщепило на два миллиарда двести пятьдесят миллионов
девятьсот пятьдесят девять тысяч девятьсот шешнадцать Сонков Хогбенов.
Одного, конечно, не хватило, потому что я пропустил Енси, и, конечно,
Хогбены ни в одной переписи населения не значатся.
Но вот я очутился перед всеми жителями всего мира, кроме семьи
Хогбенов и самого Енси. Это был отчаянный поступок.
Никогда я не думал, что на свете столько разных физиономий! Я увидел
людей всех цветов кожи, с бакенбардами и без, одетых и в чем мать родила,
ужасно длинных и самых что ни есть коротышек, да еще половину я увидел при
свете солнца, а половину - в темноте. У меня прямо голова кругом пошла.
Какой-то миг мне казалось, что я узнаю кое-кого из Пайпервилла,
включая шерифа, но тот слился с дамой в бусах, которая целилась в кенгуру,
а дама превратилась в мужчину, разодетого в пух и прах, - он толкал речугу
где-то в огромном зале.
Ну и кружилась же у меня голова.
Я взял себя в руки, да и самое время было, потому что все уже успели
меня заметить. Им-то, ясное дело, показалось, что я с неба свалился,
мгновенно вырос перед ними, и... В общем, было с вами такое, чтобы два
миллиарда двести пятьдесят миллионов девятьсот пятьдесят девять тысяч
девятьсот шешнадцать человек уставились вам прямо в глаза? Это просто
тихий ужас. У меня из головы вылетело, что я задумал. Только я вроде будто
слышал дедулин голос - дедуля велел пошевеливаться.
Вот я сунул полено, которое держал (только теперь это было два
миллиарда двести пятьдесят миллионов девятьсот пятьдесят девять тысяч
девятьсот шешнадцать поленьев), в столько же рук, а сам его выпустил.
Некоторые люди тоже сразу выпустили полено из рук, но большинство
вцепились в него, ожидая, что будет дальше. Тогда я стал припоминать речь,
которую собрался произнести, - сказать, чтобы люди ударили первыми, не
дожидаясь, пока Енси взмахнет гаечным ключом.
Но уж очень я засмущался. Чудно как-то было. Все люди мира смотрели
на меня в упор, и я стал такой стеснительный, что рта не мог раскрыть. В
довершение всего дедуля завопил, что у меня осталась ровно секунда, так
что о речи уже мечтать не приходилось. Ровно через секунду я вернусь в
нашу кухню, а там старый Енси уже рвется в машинку и размахивает гаечным
ключом. А я никого не предупредил. Только и успел, что каждому дал по
полену.
Боже, как они на меня глазели! Словно я нагишом стою. У них аж глаза
на лоб полезли. И только я начал истончаться по краям, на манер блина, как
я... Даже не знаю, что на меня нашло. Не иначе, как от смущения. Может, и
не стоило так делать, но...
Я это сделал!
И тут же снова очутился в кухне. В мезонине дедуля помирал со смеху.
По-моему, у старого хрыча странное чуйство юмора. Но у меня не было
времени с ним объясняться, потому что Енси шмыгнул мимо меня - и в
машинку. Он растворился в воздухе, также как и я. Как и я, он расщепился в
столько же людей, сколько в мире жителей, и стоял теперь перед всеми нами.
Мамуля, папуля и дядя Лес глядели на меня очень строго. Я заерзал на
месте.
- Все устроилось, - сказал я. - Если у человека хватает подлости бить
маленьких детей по голове, он заслуживает того, что... - я остановился и
посмотрел на машинку, - ...что получил, - закончил я, когда Енси опять
появился с ясного неба. Более разъяренной гадюки я еще в жизни не видал.
Ну и ну!
По-моему, почти все население мира приложило руку к мистеру Енси. Так
ему и не пришлось замахнуться гаечным ключом. Весь мир нанес удар первым.
Уж поверьте мне, вид у Енси был самый что ни на есть жалкий.
Но голоса Енси не потерял. Он так орал, что слышно было за целую
милю. Он кричал, что его надули. Пусть ему дадут попробовать еще разок, но
только теперь он прихватит с собой ружье и финку. В конце концов мамуле
надоело слушать, она ухватила Енси за шиворот и так встряхнула, что у него
зубы застучали.
- Ибо сказано в священном писании! - возгласила она исступленно. -
Слушай, ты, паршивец, плевок политурный! В Библии сказано - око за око,
так ведь? Мы сдержали слово, и никто нас ни в чем не упрекнет.
- Воистину, точно, - поддакнул дедуля с мезонина.
- Ступайте-ка лучше домой и полечитесь арникой, - сказала мамуля, еще
раз встряхнув Енси. - И чтобы вашей ноги тут не было, а то малыша на вас
напустим.
- Но я же не расквитался! - бушевал Енси.
- Вы, по-моему, никогда не расквитаетесь, - ввернул я. - Просто жизни
не хватит, чтобы расквитаться со всем миром, мистер Енси.
Постепенно до Енси все дошло, и его как громом поразило. Он
побагровел, точно борщ, крякнул и ну ругаться. Дядя Лес потянулся за
кочергой, но в этом не было нужды.
- Весь чертов мир меня обидел! - хныкал Енси, обхватив голову руками.
- Со свету сживают! Какого дьявола они стукнули первыми? Тут что-то не
так!
- Заткнитесь. - Я вдруг понял, что беда вовсе не прошла стороной, как
я еще недавно думал. - Ну-ка, из Пайпервилла ничего не слышно?
Даже Енси унялся, когда мы стали прислушиваться.
- Ничего не слыхать, - сказала мамуля.
- Сонк прав, - вступил в разговор дедуля. - Это-то и плохо.
Тут все сообразили, в чем дело, - все, кроме Енси. Потому что теперь
в Пайпервилле должна была бы подняться страшная кутерьма. Не забывайте, мы
с Енси посетили весь мир, а значит, и Пайпервилл; люди не могут спокойно
относиться к таким выходкам. Уж хоть какие-нибудь крики должны быть.
- Что это вы все стоите, как истуканы? - разревелся Енси. - Помогите
мне сквитаться!
Я не обратил на него внимания. Подошел к машинке и внимательно ее
осмотрел. Через минуту я понял, что в ней не все в порядке. Наверное,
дедуля понял это так же быстро, как и я. Надо было слышать, как он
смеялся. Надеюсь, смех пошел ему на пользу. Ох, и особливое же чуйство
юмора у почтенного старикана.
- Я тут немножко маху дал с этой машинкой, мамуля, - признался я. -
Вот отчего в Пайпервилле так тихо.
- Истинно так, клянусь богом, - выговорил дедуля сквозь смех. - Сонку
следует искать убежище. Смываться надо, сынок, ничего не попишешь.
- Ты нашалил, Сонк? - спросила мамуля.
- Все "ля-ля-ля" да "ля-ля-ля"! - завизжал Енси. - Я требую того, что
мне по праву положено! Я желаю знать, что сделал Сонк такого, отчего все
люди мира трахнули меня по голове? Неспроста это! Я таки не успел...
- Оставьте вы ребенка в покое, мистер Енси, - обозлилась мамуля. - Мы
свое обещание выполнили, и хватит. Убирайтесь-ка прочь отсюда и остыньте,
а не то еще ляпнете что-нибудь такое, о чем сами потом пожалеете.
Папуля мигнул дяде Лесу, и, прежде чем Енси облаял мамулю в ответ,
стол подогнул ножки, будто в них колени были, и тихонько шмыгнул Енси за
спину. Папуля сказал дяде Лесу: "раз, два - взяли", стол распрямил ножки и
дал Енси такого пинка, что тот отлетел к самой двери.
Последним, что мы услышали, были вопли Енси, когда он кубарем катился
с холма. Так он прокувыркался полпути к Пайпервиллу, как я узнал позже. А
когда добрался до Пайпервилла, то стал глушить людей гаечным ключом по
голове.
Решил поставить на своем, не мытьем, так катаньем.
Его упрятали за решетку, чтоб пришел в себя, и он, наверно, очухался,
потому что в конце концов вернулся в свою хибарку. Говорят, он ничего не
делает, только знай сидит себе да шевелит губами - прикидывает, как бы ему
свести счеты с целым миром. Навряд ли ему это удастся.
Впрочем, тогда мне было не до Енси. У меня своих забот хватало.
Только папуля с дядей Лесом поставили стол на место, как в меня снова
вцепилась мамуля.
- Объясни, что случилось, Сонк, - потребовала она. - Я боюсь, не
нашкодил ли ты, когда сам был в машинке. Помни, сын, ты - Хогбен. Ты
должен хорошо себя вести, особенно, если на тебя смотрит весь мир. Ты не
опозорил нас перед человечеством, а, Сонк?
Дедуля опять засмеялся.
- Да нет пока, - сказал он. Теперь я услышал, как внизу, в подвале, у
малыша в горле булькнуло, и понял, что он тоже в курсе. Просто
удивительно. Никогда не знаешь, что еще ждать от малыша. Значит, он тоже
умеет заглядывать в будущее.
- Мамуля, я только немножко маху дал, - говорю. - Со всяким может
случиться. Я собрал машинку так, что расщепить-то она меня расщепила, но
отправила в будущее, в ту неделю. Поэтому в Пайпервилле еще не поднялся
тарарам.
- Вот те на! - сказала мамуля. - Дитя, до чего ты небрежен!
- Прости, мамуля, - говорю. - Вся беда в том, что в Пайпервилле меня
многие знают. Я уж лучше дам деру в лес, отыщу себе дупло побольше. На той
неделе оно мне пригодится.
- Сонк, - сказала мамуля. - Ты ведь набедокурил. Рано или поздно я
сама все узнаю, так что лучше признавайся сейчас.
А, думаю, была не была, ведь она права. Вот я и выложил ей всю
правду, да и вам могу. Так или иначе, вы на той неделе узнаете. Это просто
доказывает, что от всего не убережешься. Ровно через неделю весь мир
здорово удивится, когда я свалюсь как будто с неба, вручу всем по полену,
а потом отступлю на шаг и плюну прямо в глаза.
По-моему, два миллиарда двести пятьдесят миллионов девятьсот
пятьдесят девять тысяч девятьсот шешнадцать - это все население Земли!
Все население!
По моим подсчетам, на той неделе.
До скорого!