-- Ну вот... Однажды чухляндия встретил меня, хитро так поглядывает
исподлобья, а глаза холодные, коричневые, чухнинские... Хошь, говорит, Вань,
поглядеть, какие поросята в нашем ХЖО (хранилище жидких радиоактивных
отходов) водятся?.. Это, то ись, в хранилище жидких отходов, в которое
превратили огромное Черное озеро... Чистейшее, я вам скажу, мальчики, озеро
было когда-то. Да-а... Озерную воду прокачивали через плутониевую активную
зону и возвертали назад. Небось помните... Эту рацуху внедрили у себя другие
родственные объекты. Озера-то они впервые задействовали на охлаждение
реакторов. Им и честь, правда... -- Фомич сделал дурашливое выражение на
лице и прыснул. Мол, сами себя накололи и радовались. -- Внешние дозики
временами округу обследовали. Брали пробы там, анализы... Не! Без понта,
заезжали они далеконько, бывало же -- попадалось и чистенькое. Вроде как
дармовщинка... Штраф не грозил. Рыбохраны не было. А на Черном-то озере
активность воды все росла и росла.
Участили чухонцы отбор проб, вылов живности. Да-а... Травушку-муравушку
там, листочки-веточки... Чтобы знать, скоко живое радиоактивности в себя
накопило.
Приехали, значит. Озеро -- красотища! Тишина, лес по берегам. Санатории
бы там строить... Но сосна уж тогда кой-где осыпалась, кора ржаво
всшелушилась. Не те соки в землице. Деревья не дураки. Не то что мы с
вами...
Тошновато стало чтой-то мне... Тишь кругом. Мертвость... А тут Чухнов
сазана подцепил, подвел к берегу, приослабил леску. Я и обомлел... То была
не рыба -- свинья, ей-богу! Агромадный, он плыл медленно, кругами,
переваливаясь с боку на бок. Будто неустойчивость у него. Пояснил Чухна.
Лучевая, говорит, болезнь у него. От нее и пухнет... Да-а...
Выволокли мы его на бережок, а у него, бедняги, и чешуи нет. Облысел...
У него ж чешуя -- что у нас волосья... Лысый, стало быть, сазан... А глаза
карие, дурные, выпученные. И по морде рыбины видно -- болеет она,
страдает... Чухнов поднес к сазану радиометр и отскочил. И мы отскочили...
От него как от нейтронной бомбы светит... А бока его гладкие вздымаются, как
бы дышит он. Зеркальные лысые бока переливчато посверкивают на солнышке, и
ротик, ротик так жалобно искривляется, нервно так, будто пощады просит,
будто жалуется на судьбу свою нескладную.
Стоим мы ошалелые. И жалко же, жалко рыбину. Прямо так жалко, хоть
вой... А сколь ее в том озере? Как в атомном лазарете... Агромадное скопище
больных лучевой болезнью... А сколь подохло?
Стоим, а тут откуда ни возьмись ворон подмахнул. Чернющий, зараза, как
южная ночь. Присел в двух метрах от сазана и пошкандыбал. И тож. Пошатывает,
гляжу, вещуна... Подковылял, вспрыгнул на зеркальный бок и стал дырявить
клювом живую еще рыбу.
Ах ты, думаю, собака! И дуплетом в него. Из обоих стволов сразу. Только
пух да перья черным дымом. И сазана размозжил... -- Фомич жестко закашлялся,
до слез, потом долго отирал платком глаза и дряблые щеки. Лицо его снова
стало каким-то жалобным, будто только что после слез. -- Видение-то
осталось. Вот так... Пух да перья... Черный дым и размозженные ошметки
сазана... И нервный ротик рыбины, молящий о судьбе своей... А то думка такая
-- эт он просил, чтобы пристрелил я его, избавил от муки. А?..
|